Последняя стража
Шрифт:
— Это нечестно, — сказал мальчик. — Так не играют. Они засыпали ей землей все лицо. Как она сможет теперь выбраться обратно? И вообще… нельзя сыпать так много земли на голову. Ведь она может там задохнуться…
Положив мальчику руки на плечи, большой еврей встряхнул его и повторил:
— Прочти каддиш…
— Они забросали ей лицо грязью, — чуть не плача, протестовал Хаймек. — И подушечку положили маленькую-премаленькую.
Огромные ладони чернобородого мужчины стали ласково гладить голову мальчика, его лицо и плечи. Непривычно мягкий голос попросил:
— Ради твоей мамы, сынок. Еврей не может попасть на небо без поминальной молитвы. Пожалуйста, прочитай каддиш…
Но все было напрасно. Казалось, мальчик не понимал того, что ему говорили. Он продолжал бормотать: «Так нечестно… так не играют… они засыпали ей голову…»
Тогда бородач убрал свои ладони с плеч Хаймека, отступил от края могилы и трижды топнул по тому месту, где стоял. Потом отхаркнул, прочистил горло, сплюнул на ладони и затянул:
— Йитгадаль ве-йиткадаш… шмей раба…
Услышав эти слова, Хаймек затрепетал всем телом. Он знал эти слова. И всегда они вызывали в нем трепет. Сейчас они отдались у него в голове громовым эхом. Сколько раз уже в его короткой жизни слышал он величественное: «Йитгадаль ве-йиткадаш», и всегда эти слова вызывали в нем благоговение. Равно как и люди, читающие каддиш, поминальную молитву. Ему казалось, что в эти минуты люди напрямую общались со Всевышним, разговаривая с Ним на особом, понятном Богу языке. И Хаймек, не прилагая к этому никаких усилий, вспомнил, что идет следом за первой фразой. И тут же высокий и чистый голос бородача вознесся к тусклому небу:
— Йеhэ шмей раба меворах ле-олам у-ле-ольмей ольма.
Как и те, кого мальчик видел раньше, бородач, закрыв глаза, раскачивался всем телом, возвещая всему миру о том, что все мы — сироты на этой земле. Как Хаймек. Который был отныне круглым сиротой.
— Йеhэ шлама раба мин шмая, — просил Всевышнего огромный еврей.
Небо отвечало ему лишь новыми потоками дождя.
Молитва все тянулась и тянулась. Хаймек смотрел на мокрую черную дергающуюся бороду. Ему показалось вдруг, что именно там, в бороде, скрываются все слова заупокойной молитвы, выскакивая прямо в рот бородачу.
А небеса разверзлись, грозя земле новым потопом. Четверо носильщиков подняли над головами пустой ящик и стояли так, терпеливо ожидая, пока бородач произнесет последние слова каддиша. Струи дождя вымочили мальчика до нитки, и он, словно очнувшись от сна, задрал голову и стал глотать дождевую воду; при этом ему казалось, что он стоит в воде по грудь. Стоя так, с закрытыми глазами, он шептал: «Ну, давай… еще, еще сильней!» Казалось, еще немного — и потоки воды просто смоют его с поверхности земли, закружат и понесут, как щепку, в неведомую даль, туда, где сухо, тепло и чисто. Туда, где мама найдет его и, как некогда, погладит по голове…
Последние слова каддиша звучали все более и более неразборчиво. Может быть, из-за того, что доносились они тоже из-под ящика, куда переместился бородач и в котором часом раньше лежала мама. Сейчас он спасал от неистовства стихий нескольких евреев, державших его над собой на вытянутых руках.