Последняя ступень (Исповедь вашего современника)

Солоухин Владимир Алексеевич

А то еще в том же Бугуруслане — библиотека в доме купца Фадеева. В верхнем этаже, где жила купеческая семья, располагается горисполком, а внизу, где были магазин и склад, теперь библиотека с читальным залом вместо магазина и склада. Но опять спрошу — почему вместо, а не вместе?

Библиотекарши, любезные и внимательные к заезжему писателю, объясняют, где был склад, а где магазин.

— Видите, крючья вделаны в потолок? Действительно, вижу крючья по всему читальному залу. — При купце Фадееве висели на них говяжьи туши. А на тех, что поменьше, — бараньи.

И смотрит на меня просветленными глазами, ждя одобрения происходящему процессу: книги вместо говяжьих туш. Но я уж третий день в Бугуруслане и знаю, что почем. Поэтому я наивно спрашиваю:

— Как, в Бугуруслане было мясо? Висели целые туши? Говяжьи? Бараньи?

Библиотекарши хлопают своими глазками, переглядываются. Одна хихикнула, одна покраснела за неосторожность московского литератора: разве можно говорить такие вещи? А сами сопоставляют в уме, не могли же не сопоставлять то, что теперь в Бугуруслане днем с огнем ни в магазине, ни на базаре не только говяжьей туши (парной, конечно), но и мороженой, жилистой какой-нибудь ни килограмма купить нельзя. Нету.

Пошли дальше, но уверен, что теперь будут иногда повнимательнее взглядывать библиотекарши на крюки в читальном зале, будет у них почесываться то там, то тут.

А то еще музейный работник показывал мне этот же дом снаружи.

— Здесь располагался первый реввоенсовет. Возглавляли его Сокольский, Гофман, Зюзин, Пупко.

— Все здешние люди?

— Нет, все приезжие. Прислали их сверху. И, между прочим, с этого вот балкона пришлось им успокаивать разбушевавшуюся толпу.

— Как это было?

— Базарный день. Нашелся поп, который начал вводить людей в заблуждение. Кричал, что большевики скоро закроют все церкви. Толпа и хлынула прямо с базара к зданию ревкома.

— Уговорили их товарищи с балкона?

— Уговорили. Но, конечно, из двух окон выставили два пулемета. Тогда еще не было сознания у людей. Поддавались вражеской агитации.

Я помолчал, пока переваривал в себе эту сцену: бугурусланцы, прибежавшие с базара, и два пулемета, наведенные на них, а на балконе Сокольский с предстоящими. Как два архангела за плечами (вроде как Свердлов и Дзержинский у Ленина) — Гофман с Зюзиным. Власть, значит, важно захватить. И что же могут сделать мужики, даже если с оглоблями, против двух пулеметов? Ведь и трое могут держать в повиновении целый город и бесчинствовать в нем сколько душе угодно. Я помолчал, пока думал об этом, а потом тихонько врезал:

— Вы сказали, что поп вводил людей в заблуждение, но поп-то, выходит, был прав.

— То есть?

— Все церкви в Бугуруслане не только закрыты, но и уничтожены. Сами же показывали мне «Колесо обозрения» на месте собора. И остальные восемь церквей.

Спутница моя сделалась молчаливой после этого разговора. То ли опешила, то ли задумалась.

Да, так вот почувствовал я и сам, что в голове у меня постепенно начинает шевелиться и покусывать. Но конечно, на другом уровне, на следующей ступени.

Заговорили в какой-то связи о Зое Космодемьянской. О том, как поймали ее немцы. И как повесили на глазах у потрясенных и сочувствующих крестьян.

— Ваше поколение, Владимир Алексеевич, конечно, могло и не знать, но Зою Космодемьянскую поймали не немцы.

— Как же не немцы? А кто?

— Наши русские мужички.

— Не понимаю.

— Ты знаешь, что она делала в Петрищеве, какое у нее было задание?

— Ну, там… Конюшни немецкие какие-то поджигала.

— Вздор. Она поджигала обыкновенные крестьянские избы.

— Но это абсурд! Зачем?

— Для нарушения спокойствия в тылу у немцев, для создания беспорядка, недовольства и отчасти как наказание крестьянам за то, что мирно живут при немцах. А что же им было делать, если село захвачено? И вот представь себе: зима, мороз, а твою избу поджигает какая-то девчонка. Что ты с ней будешь делать? Мужики поймали поджигательницу и передали немцам. Немцы ее на глазах у всего села повесили. Разве ты не помнишь проскальзывающий мотив в этой истории: как Зоя лежит на лавке и просит пить, а старуха ей не дает. И тогда Зоя грозит старухе: «Погодите, придет Сталин, он вам покажет…»

— Что-то такое было, но ведь я специально не изучал.

— Так и было.

— Выходит, крестьяне были настроены к немцам лучше, чем к Зое?

— Естественно. Немцы освободили их от колхозов, от большевиков, от советской власти, от дикого многолетнего произвола и насилия.

— И за это творили буквальное насилие над русскими девушками и женщинами?

— Не понимаю.

— Как же? Даже песня была: «Над чистой и гордой любовью моей немецкие псы надругались».

— За всю войну, Владимир Алексеевич, — вновь становясь серьезным и с откуда-то появившимся металлом в голосе отчеканил Кирилл, — немцами не было произведено ни одного насилия над женщинами, ни одного факта на всех наших фронтах.

— Не может быть, чепуха!

— Действовал строжайший приказ Гитлера: за насилие смерть на месте, расстрел. Ты сам понимаешь, что означал для немцев приказ Гитлера и как он исполнялся. Кроме того — зачем? Для офицеров у них были публичные дома, а солдатам делали время от времени специальные уколы.

— А как же — столько писали… Немцы — насильники…

— Надо было писать, чтобы разжечь ненависть. Возьми газеты того времени, посмотри, что писалось, например, о взятии немцами Ялты. Ворвались, начали хватать людей, стрельба, крики, повальные аресты. А Вергасов (уж он ли не крымский партизан!) однажды, когда разговорились искренне, в минуту, когда несмотря ни на что понимается сладость правды, мне вдруг сказал:

— Знаешь, как была взята Ялта на самом деле? Около большого платана остановились три немецких танка. Из них выскочили танкисты и побежали к воде купаться. На заборах вскоре появились объявления, что вечером в городском саду под военный оркестр будут танцы. Все.

Но, конечно, если бы во время танцев какой-нибудь смертник вроде Зои Космодемьянской бросил бы в оркестр гранату, наверное, немцы начали бы репрессии, обыски, облавы.

В нормальной же обстановке они вылавливали только людей двух категорий: евреев и коммунистов, то есть пытались освободить народ от тех, кто, как мы понимаем теперь, держит его вот уж столько лет под чудовищным гнетом. Помнишь, как там стишки у Павла Когана: