Последняя теория Эйнштейна
Шрифт:
Ох, как она в этом сомневалась. За последние тридцать шесть часов Люсиль хорошо поняла, что не следует недооценивать таланта Дэвида Свифта уходить от преследования.
— Тем не менее, сэр, бюро хотело бы получить этот жесткий диск.
Улыбка полковника погасла.
— Я вам сказал, что его отдали в РУА. Туда и обращайтесь. Извините, мне работать надо.
И он отошел к кафедре совещаться со своими подчиненными.
Еще минуту Люсиль постояла, дымясь. «Да ну его к чертям! Если ему не нужна моя помощь, какого хрена вообще ее предлагать?»
Она решительно вышла из церкви и направилась к своему «сабурбану». Агент Кроуфорд подбежал к ней.
— Куда теперь? — спросил он.
Люсиль уже готова была сказать: «В Вашингтон», но тут у нее возникла мысль. Да такая очевидная и простая, что даже непонятно, почему она раньше не пришла.
— У того компьютера в «Приюте Карнеги» был выход в Интернет?
Кроуфорд кивнул:
— Да, насколько я помню, кабельное соединение.
— Позвони провайдеру и узнай, выходил ли этот компьютер в сеть и что с него запрашивали.
Элизабет Гупта лежала на кровати в номере 201 мотеля «Армейский мул», через улицу напротив от «Ночных маневров». Здесь она обычно обслуживала клиентов, подцепленных в стрип-клубе, но сейчас на двуспальной кровати лежала одна в махровом купальном халате под одеялом. Рядом с ней сидела Моника, поглаживая по волосам и что-то тихо приговаривая, убаюкивая, как больного пятилетнего ребенка. Майкл сидел на стуле, снова играя в свою электронную игрушку, а Дэвид выглядывал из-за штор, не происходит ли чего-нибудь необычного на Виктория-драйв. Грэддика послали выпить кофе где-нибудь: его проповеди об искуплении и божественном прощении оказались контрпродуктивны.
Моника развернула батончик, купленный в автомате в мотеле, и протянула его Элизабет:
— На, поешь.
— Не, не хочу, — просипела она. После ора на парковке она и двадцати слов не сказала.
Моника поднесла батончик прямо ей под нос.
— Давай хоть откуси немного. Надо что-нибудь съесть.
Говорила она ласково, но твердо. Элизабет сдалась, откусила краешек батончика. Дэвида поразило, как умело вела себя Моника в этой ситуации. Ясно было, что у нее есть опыт обращения с наркоманами.
Элизабет откусила еще кусочек, потом села, чтобы отпить воды из пенопластовой чашки, которую Моника поднесла ей к губам. И тут же стала жадно есть, запихивая батончик в рот и подбирая крошки с простыни. Все это время она не сводила глаз с Майкла.
Покончив с едой, она вытерла рот рукой и показала на сына:
— Глазам своим не верю. Как он вырос.
— Красивый юноша, — кивнула Моника.
— Последний раз я его видела, когда ему было всего тринадцать. Он тогда мне еле до плеча доставал.
— Значит, твой отец никогда не возил его сюда тебя навестить?
Элизабет злобно скривилась:
— Этот пидор мне даже фотографий не посылал. Я ему звонила за счет вызываемого раз в год, на день рождения Майкла, так он, сука, ни разу не принял вызова.
— Прости, ради бога. — Моника прикусила губу, искренне опечаленная. — Я не хотела…
— Так он сдох? Мне он говорил, что я Майкла не увижу, пока он жив.
Моника глянула на Дэвида, не зная, что ответить. Он отошел от окна и приблизился к кровати.
— Твой отец жив, но он в больнице. А нам он велел отвезти Майкла сюда, чтобы его не забрали в приют.
Элизабет посмотрела на него с подозрением.
— Что-то на моего папеньку не похоже. А отчего он в больнице?
— Позволишь, я начну сначала? Я когда-то был студентом у друга твоего отца, Ганса Кляйнмана. Ты его помнишь?
Это имя задело какую-то струну, и лицо Элизабет стало спокойнее.
— Конечно, Ганса я знаю. Он мой крестный. И единственный человек в мире, которого мой отец ненавидит сильнее, чем меня.
— Что? — Дэвид был совершенно потрясен. — Твой отец не ненавидел доктора Кляйнмана. Они работали вместе, и много лет.
Элизабет замотала головой:
— Отец его ненавидит, потому что Ганс умнее. И потому что у Ганса был роман с моей матерью.
Дэвид всмотрелся в ее лицо, пытаясь понять, не пудрит ли она ему мозги.
— Я отлично знал доктора Кляйнмана, и мне трудно поверить…
— Мне положить с прибором, что тебе трудно поверить и что легко! Но что я знаю, так это что я видела Ганса на похоронах моей матери, и он рыдал как дитя. Даже на рубашке слезы были.
Дэвид попытался представить себе старого учителя, рыдающего над могилой Ханны Гупты. Очень это казалось неправдоподобным, и он усилием воли отогнал образ. Не время сейчас, давай к делу.
— Твой отец нам говорил, что Ганс несколько лет назад приезжал в Коламбас. Он пытался помочь тебе завязать?
На лице у нее выразилось некоторое смущение, она опустила глаза к одеялу.
— Ага, нашел мне работу в Беннинге — сидеть на телефоне у одного генерала в приемной. И квартиру мне нашел. Я даже Майкла на время получила обратно. Но потом все сама перепохабила.
— Ну, вот потому мы и здесь, Бет. Понимаешь, доктор Кляйнман перед смертью оставил…
— Ганс умер? — Она выпрямилась, сидя в кровати, челюсть у нее отвисла. — От чего?
— Не могу сейчас вдаваться в детали, но он оставил сообщение, где говорилось…
— Бог ты мой! — Она прижала руки ко лбу. — Мать твою, бог ты мой!
Схватив себя за волосы, она натянула их налицо. Моника подалась поближе, потрепала ее по спине. Дэвида слегка удивила реакция Элизабет: он думал, что сидящая на метамфетаминах проститутка должна была очерстветь до полной неспособности вообще ощущать горе. Но доктор Кляйнман был единственный в ее жизни человек, который пытался ей помочь. И ясно, что между старым физиком и его крестницей была достаточно прочная связь. Быть может, потому он и спрятал Теорию Всего здесь, в Коламбасе.