Последняя треть темноты
Шрифт:
Гантер обожал мировую историю – оживлял взглядом густо исписанные книги, сидя за старым кухонным столом, накрытым не очень чистой клеенкой, и вожделея бутерброд с лионской кровяной колбасой, которую отец аккуратно нарезал кружочками и всегда держал в холодильнике наготове, чтобы перед сном после бокальчика вина или рюмочки коньяка было чем закусить. Изучая немецкие орудия пыток, условия строительства «Дороги смерти» из Таиланда в Бирму, Блокаду Ленинграда, войну во Вьетнаме, вторжения в Лаос и Камбоджу, стратегические бомбардировки, коммунистическую идеологию, информационную войну с Западом, Ивана IV, обстоятельства сожжения Кранмера в Оксфорде, крушение Римской
Между школой и работой в приходе, за которую Гантер получал символические деньги, время у него всегда было рассчитано точно. Пятнадцать минут, чтобы в покое поесть, пять-семь минут, чтобы дойти до метро, сорок-сорок пять минут, чтобы доехать до дома, полчаса, чтобы взять вещи, просмотреть новости, выпить кофе, сделать несколько упражнений по французскому и успеть на службу до того, как хористка-клептоманка из второго ряда выйдет в туалет и направится в приходскую – шарить по карманам.
В первый раз, когда Гантер застукал сорокалетнюю вдову Марго, жилистую и печальную, за постыдным делом, она так плакала и просила прощения, что мальчик решил – это не повторится. Но когда через неделю у настоятеля из кармана во время службы пропал кошелек, стало ясно, что срывы носят вполне регулярный характер. Кроме Гантера, Марго никто не заподозрил, и когда мальчик с глазу на глаз обратился к несчастной хористке с обличительной речью, она снова плакала, снова просила прощения, кляла судьбу, жаловалась на нищету, на рецидивирующий рак груди, на отсутствие мужиков (то есть помощи, она хотела сказать) и голодные рты пятерых детей. Словом, сдать ее не представлялось никакой возможности, по крайней мере, для человека с добрым сердцем.
Иногда, если Гантер не успевал из школы, за Марго следил старик Поль, семидесятипятилетний, короткий и широкий, с махровыми усами и ярко-малиновым носом. Он присутствовал на каждой службе, во время причастия всегда отпивал из чаши гораздо больше других, а с хористкой был давно знаком, поэтому чуть Марго отойдет якобы в туалет, Поль – за ней. Все прихожане подозревали парочку в любовной связи.
Саша не очень решительно плелась рядом с Гантером, хотя слушала его внимательно. Говорил он интересно и много.
– Ты меня просвещаешь? – недовольно спросила она, остановившись на энном светофоре.
– Ты ведь сама за мной идешь.
– Я иду не за тобой, а домой. Просто нам по пути, и мне скучно.
– Так найди себе занятие.
– У меня их полно.
– Так не находи себе новых занятий, – Гантер усмехнулся, и на секунду его лицо показалось Саше приятным.
– А что? Сидеть часами в Сети, как ты, постить политические статьи и притворяться, что мне не плевать на
– А тебе правда плевать?
– Да ладно! Твоя одержимость насквозь фальшива. И ты не убедишь меня в том, что искренне переживаешь за негров в Африке!
– Да при чем здесь негры и Африка! Я говорю тебе о том, что касается лично тебя!
– Лично меня не касаешься даже ты, хотя ты стоишь меньше, чем в метре.
– То есть если бы сейчас на меня кто-то напал и попытался убить, тебе было бы все равно?
Саша насупилась, приняла вызов и была готова идти в атаку. Загорелся зеленый свет. Но Гантер так и стоял на месте.
– Да, мне было бы плевать.
– Интересно, – сказал Гантер, совершенно не обидевшись. – Но почему-то я не очень тебе верю.
– Почему это?
– Для того, кто интересуется только собой, ты отстойно выглядишь. Вот она, – Гантер указал на проходящую мимо худенькую брюнетку в дизайнерском костюме, с портфелем и прижатым к правому уху телефоном. – Вот она, возможно, интересуется только собой, а потому устремлена вперед, куда-то спешит, хочет чего-то добиться, у нее идеальная фигура, она с кем-то разговаривает, хочет, чтобы ее услышали, и прическу сделала идеальную – волосок к волоску… А ты? Пффф!
Гантер, у которого от собственных слов голова пошла кругом, махнул рукой и сделал широкий шаг под стрекот невидимых летучих насекомых, рев мотоциклов, гул машин, мельтешение и крики людей…
– Гантер!
Водитель высунулся из окна и, не выбирая выражений, верещал минуты три, пока Саша держала мальчика за шкирку. Когда вопли прекратились и автомобиль уехал, Саша наконец расцепила пальцы.
– Спасибо. Быстрая у тебя реакция.
– Вообще-то она у меня в последнее время, наоборот, замедленная.
Они прошли еще немного до метро и спустились под землю, где все чувства и мысли сгустились на фоне рваных и ровно приклеенных афиш грядущих концертов, дефиле, выставок, спектаклей. Под удары гребней колес о головки рельсов, грохот вагонов с пассажирами, которых бросает из стороны в сторону, как цемент, гравий и песок в бетономешалке, под мелодичные и бойкие песенки музыкальных групп в новой или старой аранжировке Саша с Гантером приобняли и отпустили стеклянные двери перед эскалатором.
Саша выбросила старые билетики в прозрачный мешок, прицепленный к желтому пластиковому кругу, напоминающему стульчак в туалете.
– Так уродски выглядит, когда весь мусор наружу, – с отвращением сказала она.
– Зато видно, что у кого было в карманах. А у тебя карточки нет?
– Нет…
– Почему?
– Мне нравится нарушать правила и прыгать через «вертушки».
Гантер покачал головой.
– Мне на пятую ветку, – сказал он.
– Значит, дальше нам не по пути.
– Значит. Пока, Саша. Если захочешь, найди меня в Твиттере или в Фейсбуке. Гантер Герр.
Гантер повернулся на одной ноге, как Майкл Джексон, и неловко зашагал прочь.
Самолет приземлился в 12:20, и уже через полчаса Нина с большущей женской сумкой ехала в такси из аэропорта Шарль де Голль в центр.
Из сумки торчали пачка бумаг с мятыми загнутыми уголками, толстая длинная книга в задрипанной суперобложке и компьютер. Нина теребила пальцами коричневый кожаный чехол от ноутбука и вертела головой, всматриваясь в пейзаж, хотя, кроме сорной травы и захудалых тополей, любоваться было нечем. А шофер болтал без устали, задавал вопросы, на которые Нина вяло отвечала, вспоминая спряжения французских глаголов – со школы ими не пользовалась.