Последняя весна
Шрифт:
– И то надо. Лес-то у меня давно заготовлен.
– Хороший лес?
– Ничего лес-то. Ладный лес-то. На избу с кухней.
– Плотников будешь нанимать аль сам?
– И сам, и плотников. – И после долгого молчания добавлял: – А тебя, Анастас Захарыч, буду просить. Уважь, сосед, пусти в свой дом пожить, пока строюсь.
– Эва какой разговор. Да хоть завтра перебирайся и живи, – обрадованно говорил Анастас.
Луков удовлетворенно крякал и сворачивал толстую, с оглоблю, цигарку. Анастас улыбался и, хитро подмигивая, спрашивал:
– Деньжат-то небось припас на стройку?
– Ничего, хватит. В этом году мы неплохо вкалывали
– Сколько же на трудодень-то пришлось? – любопытствовал Анастас.
– Ох-ха-ха! – раскачиваясь, хохотал Иван. – Отстал ты, Захарыч. Теперь у нас как на производстве: поработал – и хрустики на бочку. Денежная оплата. Настя, подай-ка мне расценку, – приказывал Иван.
Листая толстыми, неуклюжими пальцами тоненькую книжицу расценок колхозных работ, Луков, широко улыбаясь, пояснил:
– Вот тут, как в стекло, смотришь и видишь, за что вкалываешь. Полюбопытствуй, Захарыч!
Анастас углублялся в изучение книжицы, поминутно вставляя свои соображения:
– Плотницкие работы занижены. А вот заработки на ферме высокие.
– Малость высоки, – соглашался Иван.
Эти слова, словно иглы, впивались в сердце хозяйки.
– Ах ты, чурбан немытый, – начинала она с низких клокочущих нот. – А ты поди сам да поработай на ферме. Небось перекуры по часу строить не будешь. – Голос у Насти поднимался, наливался звоном. – Расценки на ферме высокие?! Позавидовали, черти полосатые! А на других работах какие расценки? Туда вы не смотрите! С жита галок гонять – три рубля в день! А кого на эту работу назначили? Последнего лодыря Мишку Силакова. Да моя Лидка с этой работой справится. А он, здоровенный мужик, сидит под кустом и в чистое небо плюет. В день раз плюнет – три рубля в кармане. Разве же это не срамота?! Ты слыхал, чтоб хоть раз Мишка стрельнул? И не стрельнет, потому что этот паразит копейки щербатой на порох не истратит. А ему три рубля положи! За что?.. За что, я вас спрашиваю?! – кричала Настя, и голос у нее свистел фистулой.
– Ты чего орешь-то на нас? Поди в правление и ори, – равнодушно откликался Иван.
– И пойду, и скажу! Все скажу. Я их, мазуриков, выведу на чистую водицу! – надрывно орала Настя.
Язык у Насти был острый, злой, беспощадный. Ее память хранила неистощимый запас ругательств, изумительно метких и язвительных. И она не переводя дыхания сыпала их и на лодыря Мишку Силакова, и на председателя, и на все правление, и на невозмутимого мужа, и на ни в чем не повинного Анастаса.
Старик слушал ее, закрыв глаза, и удивлялся, с чего это баба разошлась. Иван давно уже не слушал жену: он размышлял, о чем бы ему еще поговорить с Анастасом. Настя, видя, что ее гнев все равно что гроза в пустом поле, схватила полотенце и начала обхлестывать мужа, приговаривая:
– Это тебе за высокие расценки. Не сбивай людей с панталыку.
Иван изловчился, перехватил руку Насти и прохрипел:
– Ты чего это, а? Смотри! А то как вертану – кишки вокруг хребтины смотаются.
Настя, уловив в глазах мужа бычью ярость, стихла. И Луков снова завел разговор с Анастасом:
– Захарыч, ты слыхал – нашего председателя сильно хвалили в газете. – И, усмехнувшись, покачал головой. – Вот чудеса!
– За что же?
– За хорошее руководство.
Анастас смеется:
– Молодец наш председатель.
– Голова председатель, хитрая голова.
Они опять надолго замолкают. Иван успевает за это время обдумать очередной умный вопрос.
– А вот, – начинает Анастас, –
Иван пристально смотрит на Анастаса и скребет небритый подбородок:
– Это как же так понять, Захарыч?
– По деньгам ходит и не видит этих денег… Ты вот слушай, что я тебе скажу. Важная думка застряла в моей голове. Если мне не доведется ее поведать народу, так ты ее поведай. Потому как скрывать ее дальше нельзя. – Старик вздохнул и задумался. – А я ее скрывал от народа сорок лет… А зачем? Сам теперь не знаю… Наверное, от глупости да от жадности… Подло скрывать добро от народа. Это я только сейчас понял. Да слишком поздно.
– Конечно, нельзя скрывать, – поспешно соглашается Иван, хотя не понимает, о каких это таинственных деньгах толкует старик, по которым председатель ходит и не видит.
Анастас приподнимает с подушки голову и говорит полушепотом:
– А деньги-то, сосед, лежат у реки, на заливном лугу.
Иван, раскрыв рот, очумело смотрит на Анастаса:
– Клад?
– Богатый клад… Ты знаешь три низинные котловины? Те, в которых вода до середины лета держится, а в мокрый год и совсем не высыхает?
– Да ты, никак, о лягушатниках толкуешь? – изумляется Иван.
– О них. А какие там деньжищи зарыты! Только надо уметь их взять.
Луков ухмыляется и качает головой.
– Да ты не тряси своей глупой башкой, а подумай, – вспыхивает Анастас. – Если эти котловины очистить, углубить да соединить с рекой, то что получится? Проточные пруды. Уразумел?
Иван пожимает плечами:
– А на что они, пруды-то? Лягушек разводить?
– Не лягушек, а карпа зеркального. Слыхал о такой рыбе?
– Слыхал, а есть не приходилось. Говорят, сладкая рыба.
Уронив голову на подушку, Анастас размышляет:
– Выгодное это дело для колхоза – рыбоводство. Денежное…
– Оно, конечно, может, и выгодное, да трудное, – возражает Луков.
– А без труда не вытащишь рыбку из пруда, – веско замечает Анастас.
Утомленный разговором, старик закрывает глаза и поворачивается к Ивану спиной. Луков включает приемник и слушает «Последние известия».
Колхозники ложатся спать рано. Еще нет и одиннадцати. Один за другим, как по команде, слепнут дома. За окнами глухая, с непроглядным, низким осенним небом ночь. Ветер раскачивает на столбах электрические фонари. Тускло-желтые пятна света всю ночь до утра ползают по маслянистой жирной грязи.
Прослушав «Последние известия», Иван выключает приемник и ложится спать. И через минуту густой с переливами храп, словно грохот телеги, раскатывается по тесной избе Луковых. Он не дает уснуть Анастасу, мешает думать. А думы – то до нелепости странные, то ясные и мудрые – всю ночь беспокоят Анастаса. Внезапно его озаряет яркий свет: всплывают милые сердцу картины детства и удалой юности. И вдруг свет погаснет, и откуда-то из темноты выползает гнетущая мысль: «А жизнь-то прожита. А чего ты добился, Анастас? Ничего». Была семья и не стало ее. Была Степанида, добрая, безропотная жена. Она тайком от него со слезами на глазах просила у Бога смерти мужа. И не потому, что она не любила его, нет. Степанида очень любила Анастаса, страдала и мучилась сознанием того, что будет с ее душевнобольным мужем, когда она умрет. Кому он такой нужен? На сына Степанида не надеялась. Она и любила Андрея, и презирала за то, что он унаследовал ее, а не отцовский характер. Его мягкость и покорность пугали Степаниду.