Последняя война
Шрифт:
"Значит, подарков ханы не везут, — прикинул Гурцат. — Отлично!"
— Ховэр! — вполголоса произнес великий хаган. Казалось бы, речь повелителя была тише шелеста ковыля в степи. Но его услышали.
Легко отстранив полог юрты, в маленьком теплом войлочном жилище повелителя, словно ниоткуда, появился человек, называемый у мер-гейтов большим сотником. То есть командиром личной охраны великого хагана, его гвардии тысячи лучших бойцов, лучников, наездников… Ховэр был очень мал ростом, даже на взгляд мергейтов — древнего и великого степного племени кочевников.
Даже непонятливый, чужой для Степи человек не мог не заметить разницы между Ховэром и Менгу. Пускай последний был куда шире в плечах и выше большого сотника почти на две головы, на в то же время… Ховэр смотрел на Гурцата прямо, не склоняя головы. В его глазах ни в коем случае не могло читаться вызова или надменности — одна покорность. Но покорность гордая, как у безгранично чтящей хозяина и столь же безгранично ненавидящей его врагов злой собаки.
— Ховэр, — столь же тихо сказал Гурцат, — поднимай полутысячу. Пусть окружат мою юрту, дома жен и ближних. Кроме вождей племен, никого ко мне не пускать. Гостей принимаем в большой белой юрте, возле священного столба бога войны. Пусть приведут белого коня и привяжут его там.
Великий хаган перевел свой безразличный взгляд на Менгу, который по-прежнему стоял на коленях, положив руки ладонями вниз на ковер, и добавил:
— Этому — десять плетей. Чтобы впредь не забывал свое место. За каждую плеть даешь ему в подчинение человека из охранной тысячи. После наказания этот человек будет десятником. Его десяток встанет на охране белой юрты перед рассветом. Сам Менгу должен будет прийти ко мне.
— Сделаю, — чуть поклонился Ховэр. — Слово хагана — слово Отца Неба.
Большой сотник, пятясь, мелкими шажками покинул юрту. Но прежде него, не желая оскорблять взгляд владыки, ушел Менгу. Он успел пробормотать только:
— Благодарю хагана… Это великая честь.
Гурцат услышал его слова. И сумел перехватить короткий и осторожный взгляд Менгу. В черных зрачках нукера светилось искреннее счастье.
Все ханы (или, как их называли иноплеменники, нанги) Вечной Степи — главы кочевых племен — знали, что в священную ночь весеннего полнолуния хаган Гурцат будет разговаривать с богами. Боги скажут, следует ли мергейтам идти дальше, в земли Заката и Полудня, или восстанавливать разрушенные пришельцами с Вечного океана кюрийены, возрождая древний уклад.
Никто не смел помешать хагану разговаривать с Небом-Отцом, Землей-Матерью и их бесчисленными сыновьями-духами. Ни один кочевник, принесший клятву повелителю, не имел права войти этой ночью в пределы его лагеря. Нельзя мешать человеку, приближенному к незнаемым силам, общаться с богами.
Но Гурцат всего седмицу тому разослал гонцов по Степи. Посланники от его имени говорили так:
— Хаган племен мергейтов решил, что каждый из ханов может войти в священный круг, встретиться с предками и покровителями наших равнин. Тогда на общем совете и решится судьба народа. Хаган ждет гостей в ночь полной луны, после заката дневного светила.
Только ближайшие родичи Гурцата и вдобавок самые верные его тысячники, прошедшие через войну с меорэ, полуночными лесовиками и непобедимой конницей солнцеликого шада Саккарема, ответили:
— Пусть хаган решает без нас. Мы — лишь верные его слуги. Что скажет Гурцат после священной ночи — будет законом не только человеческим, но и законом богов.
С другими было иначе. Худук-хан, глава рода шайбани, услышав речи гонцов, не стал покорно склонять голову перед знаком повелителя Степи.
Он ответил так:
— Хаган разослал слово по Степи. Видать, Гурцат полагает, что стоит ему чихнуть, и в других кюрийенах все начнут кашлять. А его советник, этот проклятый чужеземец с волосами белыми, как крылья моли, начал слишком много себе позволять. Однако Гурцат предложил говорить с богами. Я, ведущий свой род от прародителя мергейтов, принимаю приглашение. Решено — я еду. И со мной отправятся старшие сыновья. Пусть учатся мудрости у богов…
И улыбнулся Худук-хан гонцу. Нехорошо улыбнулся. Посланник, взяв свежего коня, тотчас ускакал дальше оповещать иные улусы. Стих быстрый постук копыт, и из-за тканного золотом полога появилась старшая жена хана Худука, вождя всех шайбани.
— Люди рассказывают, — тихо проговорила госпожа Алакчинь, — будто у хагана Гурцата не два уха, но две сотни. Зачем было произносить такие слова перед лицом его посланника?
— Посланника?! — искренне возмутился Ху-дук и даже покраснел от злости. Перед лицом? Ты о чем говоришь, женщина? Не перед лицом, а перед шакальей мордой! Я не боюсь человека, которого мы по своему недомыслию избрали хаганом, а уж тем более не могу страшиться сплетен падалыциков, которых он набрал в свои тысячи!
Спокойная чарующая речь прекрасной Алакчинь не изменилась:
— Гурцат выпил воды из реки власти. Из отравленной реки. Теперь он будет пить лишь из этого источника…
— Ну и что? — буркнул Худук. — Обопьется и лопнет. Никто, ни один хан, ни единый вождь на памяти наших отцов и матерей, не требовал от шайбани слепого подчинения. Да, когда явились проклятые меорэ, понадобился вождь. Однако теперь опасность минула. Земля-Мать не потерпела на своем лике чужих сыновей.
— Тебе не нужна слава? — чуть приподняла изогнутую бровь жена. Алакчинь по-прежнему стояла у полога, опустив глаза и почти не шевелясь. Едва заметно двигались одни ее губы. — Не нужны новые земли?
— Зачем? — яростно вытаращился Худук и ударил ладонью по кошме. — Степь прокормит еще пять поколений! Или пятьдесят пять! Так было всегда — так и останется! Никто не хочет менять древние законы, и я не буду. А Гурцат сам себе готовит погребальный костер! Эй, Тули. — Хан развернулся ко входу в юрту. — Тули! Сюда!