Последняя война
Шрифт:
Много честолюбия, еще больше упрямства и столько же гордости. А умом боги его обделили…
— Брось саблю! — Гурцату не требовалось перекрикивать нукеров, окруживших Борохойн-батора. Голос повелителя должен быть различим и во время пылевой бури, и среди раскатов грозы. Сотники услышали, да и Борохойн не оказался лух.
— Грязный безухий пес! — прорычал воин из Эрэн-Хото, держа изогнутый клинок перед собой. Нукеры хагана не осмеливались нападать на человека, с которым говорит владыка Степи. — Эта кровь никогда не будет
Крови было действительно много. Белая кошма, расстеленная на полу юрты Гурцата, покрылась бесформенными багровыми пятнами. Брызги разлетелись на стены, подошвы сапог приближенных хагана оставляли грязные коричневатые следы на снежном войлочном покрывале… У ступней Гурцата лежала голова Худжирта. Глаза умершего хана были полуприкрыты и смотрели на бойню безразлично. Худжирт уже говорил с богами, как и сулил Гурцат.
— Отдай оружие, и я оставлю тебе жизнь, — твердо сказал хаган. — Я обещаю.
— Что ты обещаешь? — яростным криком перебил его Борохойн. — Вся Степь теперь узнает, как ценить твое слово! Навоз стоит дороже!
— Не дороже, — покачал головой Гурцат. — Я обещал, что каждый из вас будет говорить с богами. И сдержал клятву.
— Хаган никогда не произнесет слова лжи. — Голос показался Борохойну знакомым. Он скосил глаза и увидел человека в длинной коричневой одежде и бесцветной войлочной шапочке с красным пером. Шаман. Верховный шаман хагана. Саийгин.
— Научились краснословию у саккаремцев? — сквозь зубы прошипел вождь Эрэн-Хото. — Да, я хотел побеседовать с Заоблачными! А теперь… — Борохойн смело взглянул в глаза сотникам Гурцата и, выкрикнув "Хош!", рванулся вперед.
Даже Техьел и Ховэр были ранены — обреченный на смерть волк не щадит как противника, так и себя самого. Борохойн буквально смел троих нукеров, загораживавших мятежному хану дорогу к подушкам Гурцата, отрубил руку четвертому, сбил с ног и ударил саблей большого сотника в бедро… Теперь молодого батора и человека, называвшего себя хаганом Степи, разделяли лишь три шага. Расстояние, достаточное для того, чтобы нанести смертельный удар и отомстить за оскорбление, нанесенное не только ему самому, но и всем мергейтам.
Никто из верных нукеров не успел заслонить собой Гурцата. Никто не встал на дороге разъяренного тигра из Эрэн-Хото, а кто осмелился прежде — умер.
"Смерть? — Хаган по-прежнему не шевелился. — Моя смерть — смерть мергейтов. Но если появляется возможность выбрать…"
Борохойн медленно, будто в полусне — так виделось Гурцату, — поднял саблю двумя руками и обрушил ее на голову хагана, надеясь рассечь череп надвое. Сверкающее изогнутое лезвие с ясно различимым шипением распарывало воздух и…
Звук удара металла о металл. Хаган успел спасти себе жизнь. Тонкий кинжал, который, по утверждениям саккаремских торговцев, был выкован где-то далеко на Закате, в сказочном Нарлаке, преградил дорогу падающей стали, не отбив удар, но отведя его в сторону.
Три щелчка самострельных тетив. Гурцат видел стрелы, сорвавшиеся с лож, будто оставляющие за собой голубоватый след. Чувствовал, как распространились волны ударов металла о человеческое тело. Острия, пробив насквозь грудь и шею Борохойна, вновь показали свои темные от крови рыльца и ринулись дальше, к стенам юрты.
Борохойн-батор упал, скрыв под своим телом мертвую голову Худжирта.
— Славный был воин, — равнодушно произнес Гурцат. — Недомыслие погубило его.
— Их десять! — вдруг воскликнул шаман. — Десять! Где одиннадцатый?
Хаган осторожно привстал с подушек. Сосчитал валяющиеся по всей юрте тела. Четверо убитых нукеров из Непобедимой тысячи. И только десять вождей племен.
Где же одиннадцатый? Куда подевался Худук-хан?
— Ты все сделал правильно, владыка, — вдруг услышал Гурцат тихий голос. Человек выговаривал мергейтские слова неправильно и искаженно, но речь его была быстрой, без запинок. — У тебя оставался единственный выход, одно правильное решение, иначе они сделали бы то же самое с тобой и твоими родичами.
— Уходи, — буркнул хаган. — Я не хочу тебя видеть до утра.
Советник поклонился и исчез за пологом. Его камень-игрушка, теперь отнюдь не испускавший свет, был завернут в шелковую тряпочку и лежал в кармане просторного саккаремского халата.
Звуки в ночи разносятся хорошо. Даже когда ты стоишь в десяти шагах от юрты, можно услышать разговоры ее хозяина, тихое пение женщин или плач ребенка.
Менгу, как ни приказывал себе не вслушиваться в беседу ханов и повелителя, отлично различал гневные речи Борохойна, постоянные вздохи толстого вождя киренов и редкие фразы Гурцата.
"Хаган правильно говорит, — думал Менгу, когда владыка Степи рассказывал гостям о бедах прибрежных племен, изгнанных нашествием с дедовских земель. Почему ханы не желают помочь? Ведь прибрежники воевали вместе с нами! А если бы их улусы были разрушены, разве не приняли бы в Байшинте таких же мергейтов, пускай и из другого колена? Эта война всех будто с ума свела…"
Менгу переступил с ноги на ногу. Становилось прохладно, а сотник Ховэр запретил десятникам, стоящим возле неразожженных костров, петлей окруживших юрту хагана, подавать голос или уходить.
…Полная луна поднималась над гребнями холмов. Очень издалека долетел и сразу осекся радостный вой волков, как и люди, чтивших ночное светило. Плеск воды, преодолевавшей пороги и камни быстрого Идэра, чудился колдовской музыкой, которую любят слушать заоблачные боги. Голоса в палатке стихли видать, хаган угощал гостей, перед тем как отправиться к священным столбам и белому коню бога войны.
Поначалу Менгу не понял, что произошло. Крики раздались настолько внезапно, что молодой нукер вздрогнул и обернулся.