Последствия неустранимы. Жестокое счастье
Шрифт:
– Вы сказали, что Александра Васильевича отравили. Кто, по-вашему, мог это сделать?
Головчанская растерянно пожала плечами:
– Не сам же он отравился…
– Враги или завистники у него были? – снова спросил Бирюков.
– Саша умел с людьми ладить… Порою я даже ему выговаривала: «Ради чего ты стараешься всем угодить? Не красное солнышко – всех ведь не обогреешь». Он отшучивался: «Знаешь, как говорят одесситы? Живешь сам, давай жить другим…» Нет, врагов, мне кажется, у Саши не было. А завистники… Конечно, завистников полно… Все, как Огнянникова, почему-то считают, что мы живем
– Сколько он зарабатывал?
Софья Георгиевна вроде бы растерялась:
– Не знаю…
– Разве вас это не интересовало?
– Как сказать… Саша сам вел дела…
– Перед отпуском Александра Васильевича вы ничего странного в его поведении не замечали?
– Что я могла заметить?.. Перед отпуском он сутками пропадал на стройках. Вдобавок, массу времени отнимало строительство собственной дачи…
– У вас прекрасный коттедж с приусадебным участком. Для чего еще дача понадобилась?
– Саша планировал перебраться в Новосибирск, хотел в областном управлении работать.
– Из Новосибирска сюда далековато на дачу ездить.
– Здесь можно было продать, а ближе к Новосибирску купить.
– С таким расчетом и строили?
– Да… – Софья Георгиевна несколько раз глубоко вздохнула. – Простите, мне очень тяжело…
– Может, врача вызвать?
– Врач сегодня был… Обычный стресс, это со временем пройдет…
Бирюков надел фуражку. Провожал его из дому хмурый Руслан. Когда вышли на крыльцо, мальчик недружелюбно попросил:
– Не ходите больше к нам. Не обижайте маму.
– Я хочу вам помочь, – как равному, ответил Антон. – С чего ты взял, что я обидел маму?
– Она при вас плакала. – Мальчик исподлобья уставился на Антона строгими темными глазами. – Не надо нам такой помощи.
Бирюкову вдруг захотелось приласкать этого не по возрасту серьезного, ни в чем не повинного человечка. Однако он всего лишь легонько сжал ладонями худенькие плечи мальчика:
– Не сердись на меня, Руслан. Будь настоящим мужчиной.
7. «Заявление» Ивана Стрункина
Луговская находилась на окраине райцентра, за железнодорожной линией. Короткая улочка, застроенная похожими друг на друга частными домами, зеленела травой. Усадьбу Стрункиных Голубев отыскал без чьей-либо подсказки. Новый бревенчатый пятистенок с резными, в петушках наличниками и шиферной крышей, с уличной стороны был огорожен высоким штакетником. В палисаднике, под окнами дома, доцветали махровые маки.
Голубев прошел от калитки по дощатому тротуарчику к веранде, одним махом перешагнул три низких ступеньки и стукнул в дверь. Не дождавшись ответа, постучал сильнее.
– Ну, чего надо?.. – послышался из-за двери недовольный голос. – Хочешь зайти – заходи!
Слава открыл дверь. В небольшой кухне за верандой здоровенный лет под сорок мужчина, расставив чуть не во весь стол могучие локти, прямо из кастрюли сосредоточенно хлебал щи. Рядом с кастрюлей стояли наполовину опорожненная бутылка водки и пустой граненый стакан. Тут же лежала разломленная пополам буханка хлеба.
– Я из уголовного розыска, – поздоровавшись, сказал Голубев.
Мужчина равнодушно продолжал работать ложкой. Слава повысил голос:
– Мне надо видеть Ивана Стрункина.
Только после этого мужчина нехотя положил ложку на стол. Мутноватые глаза его недобро блеснули:
– Ну, я Иван Стрункин. Забирать явился?..
– Нет, пришел поговорить.
– Бери стул, садись. Водку пить будешь?
– Спасибо, не пью.
– Во чудак ненормальный… Ну и не пей – мне больше достанется.
– По-моему, вам и так уже достаточно.
– Чего?.. Хочешь, по спору еще поллитряк уговорю и тары-бары с тобой буду вести хоть бы хны?.. – Стрункин, набычась, уставился нетрезвыми глазами на Голубева. – Родная жена в душу наплевала. Знаешь, как больно?..
Голубев сел на стул у буфета:
– Представляю. Затем и пришел, чтобы узнать, что у вас с женой произошло.
– Рога, паскудница, мне настроила, а я так ее боднул, что третий день неизвестно, где живет и чем питается.
– Избили?
– Не успел. Драпанула, как тренированная физкультурница. – Стрункин, туго соображая, наморщил лоб. – Небось, хочешь объяснение с меня взять за рукоприкладство? Такового не было. Из амбиции я натрепался мужикам, будто вилкой пырнул Тоську. Открыто сказать, намерение такое имел, но это еще не основание для привлечения к ответственности… Меня, друг милый, голой рукой не возьмешь! Я законы знаю…
– Хотелось бы уточнить подробности вашей ссоры, – миролюбиво сказал Слава.
– Подробностей я не видал, – Стрункин скрежетнул зубами, зажмурился и стукнул себя кулаком по лбу. – Всю жизнь стараюсь ради семьи, а Тоська с жиру забесилась, с начальником своим любовные шашни завела…
– С Головчанским?
– Ну а с кем больше?! Между прочим, мной уже составлено заявление прокурору. Хочешь, дам почитать?
– Давайте.
Стрункин протянул руку к буфету, выдвинул ящик и достал оттуда ученическую тетрадку. Подавая ее Голубеву, строго предупредил:
– Не вздумай порвать. Второй раз я так складно не напишу.
Слава перевернул тетрадную обложку и стал читать написанное, похоже, нетрезвой рукой:
«Уважаемый товарищ прокурор! Обращается к вам железнодорожный передовик труда Иван Тимофеевич Стрункин. Под такой фамилией и инициалами я числюсь в паспорте. Кто я на самом деле, сказать невозможно, потому что рождение мое состоялось в суровом 1941 году на временно оккупированной территории, вблизи г. Бреста, и родители мои погибли. Подобрали меня неизвестные люди и перекинули через линию фронта в детский дом-интернат. Здесь, в интернате, присвоили мне фамилию “Стрункин” ввиду того, что пальтишко мое было подпоясано струной от гитары. Инициалы же свои я получил от Ивана Тимофеевича – директора интерната. Год рождения определили врачи. Возможно, 1941-й они взяли с потолка, но дело не в этом, а в следующем. Моя жена Таисия Викторовна Стрункина, имея возраст на 7 лет моложе меня и работая нормировщицей в районной ПМК “Сельстрой”, вступила, так сказать, в незаконную – сами понимаете, в какую, – связь с начальником этой организации гр-ном Головчанским, инициалы которого не хочу писать, так как он их не заслуживает.