Последыш IV
Шрифт:
– Если закрыть глаза, можно подумать, что ты старше меня, - словно бы, невпопад ответила Ульрика.
– Жить с закрытыми глазами довольно затруднительно, - покачал головой Бармин. –Но ты не ответила на мой вопрос.
– Да, нет, Ингвар, ответила.
– То есть, ты готова признать меня старшим, - сформулировал Бармин то, что, по его мнению, должно было быть произнесено вслух, - я правильно тебя понял?
– Да, Ингвар, - сейчас она уже не улыбалась, а смотрела на него с самым серьезным выражением лица, - ты главный, и это не обсуждается. Я, собственно, за тем к тебе и шла, чтобы помириться. Обрадовалась, если честно, когда ты меня позвал. Даже подарок с собой захватила. Все никак не получалось
– Кого ее? – не понял Бармин.
– Варвара сказала, что у тебя все еще нет ни одной наложницы, - объяснила женщина, говоря о пласаже[3], как о чем-то само собой разумеющемся, естественном а, значит, не безобразном. – Вот я и хотела тебе подарить первую наложницу. Но в Гетеборге все было как-то не с руки, и здесь сегодня тоже. Только приземлились, а ты уже убежал по делам.
О том, что Бармин убежал не один, а с Варварой, кронпринцесса благоразумно промолчала, зачем снова нарываться на неприятности, если сама сказала, что пришла мириться?
– Красивая? – поинтересовался Ингвар, просто чтобы не молчать. На самом деле, он все еще переваривал слова своей первой жены.
Наложницы являлись в империи явлением настолько обыденным, что даже обсуждать, вроде бы, нечего. Есть законные жены, которых может быть больше одной, - до семи у язычников и максимум до трех у представителей авраамических религий, - и есть наложницы, часть из которых являются скорее содержанками и конкубинами, тогда как другая часть – настоящие наложницы-рабыни. При этом общественная мораль и закон воспринимают институт наложниц, как должное. Аристократ не имеет возможности жениться на крестьянке или мещанке, - во всяком случае, не может сделать этого без скандала и утраты статуса, - но зато может иметь такую женщину в качестве своей конкубины или, другими словами, легальной любовницы. Совсем по-другому обстоит дело с холопками или купленными, - легально или нет, - рабынями. Эти женщины могут быть только наложницами в самом простом, первоначальном смысле этого слова. Все это Бармин успел узнать за то время, что прошло с его появления в этом мире и в этом теле, но сказать, что он свыкся с идеей эдакого изощренного пласажа, было бы явным преувеличением.
– Красивая? – спросил он супругу, пожелавшую преподнести ему такой странный свадебный подарок.
– На мой взгляд красивая, - пожала плечами Ульрика. – Надеюсь, тебе тоже понравится. Позвать?
«О времена! О нравы![4]» - покачал он мысленно головой.
– Не надо! – остановил Бармин жену. – Успеется. Сейчас поговорим о более важных вещах. Ты слышишь замок?
– Слышу, когда прислушиваюсь, но не могу понять ни слова. Знаешь, будто человек за стенкой говорит. Голос слышно, а слов не разобрать. Но общее настроение уловить можно.
– И какое оно?
– В целом благожелательное, - объяснила женщина. – Еще иногда проскальзывает любопытство. Это все.
– Знаешь, кто из богов благоволит Менгденам?
– Раньше думала, что Джевана[5], - покачала головой Ульрика, - но сегодня ты целый день был занят кумирами Хель, и сейчас я не знаю, что и думать. Богиня мертвых? Серьезно?
– Позволь мне не отвечать на твой вопрос, - взглянул Ингвар в глаза женщине. – Пусть все пока так и остается. Придет время мы это с тобой обсудим, и ты поймешь, в чем тут дело. А сейчас расскажи мне про наложницу.
– Может быть, лучше ее позвать?
– Сначала слова, - усмехнулся Ингвар, - картинка потом.
– Слова? – переспросила принцесса. – Что ж, изволь. Зовут Петра, ей шестнадцать или семнадцать лет, точнее не выяснить. В Швецию попала по цепочке перепродаж из американских колоний, откуда-то с юга. Возможно, из Луизианы. Точнее не скажу. Я перекупила ее у хозяина дорогого борделя в Стокгольме. Не девственница, как ты понимаешь, зато красавица, хорошо обучена своему ремеслу, и не потеряла способности к, скажем так, размножению. То есть, детей рожать может, но пока не рожала. Что-то еще?
– Долго она была проституткой? – поинтересовался Ингвар, немало удивленный выбором своей жены. Он-то думал, что речь идет о какой-нибудь лично свободной, но бедной девушке или, на худой конец, о крепостной крестьянке самой принцессы. И того, что это может быть рабыня, да еще и проститутка, никак не предполагал.
– В Швеции она около полугода, - продолжила между тем Ульрика.
– Как раз успела немного выучить шведский и норн. Говорит пока плохо, понимает – лучше. Родной язык – какой-то американский диалект английского, но, если знать классический английский, понять ее можно. Во всяком случае, я понимаю. Что-то еще?
– Ах, да! – вспомнила на ходу. – Она смешанных кровей, но, кажется, обошлось без негров и китайцев. Отец, вроде бы, наполовину маори. Уж не знаю, каким ветром его занесло в Америку, а мать квартеронка с примесью индейской крови. Это все, что она знает. Ну, или говорит, что знает. Фамилии у нее не было, поэтому я записала ее, как Петру Свег. Свег – это мое имение на озере Свегсшён. Теперь точно все! Позвать?
– Подожди! – остановил Бармин Ульрику, направившуюся было на выход. – А что я буду с ней делать?
Вопрос получился так себе, и ответ был ожидаем, - «То же, что и со мной», - хотя Ингвар имел в виду нечто иное.
– Я имел в виду, где она будет жить, на каких основаниях и все прочее в том же роде.
– Об этом можешь не беспокоиться, - успокоила его кронпринцесса. – Я говорила с твоим кастеляном. Мажордом уже распорядился. У Петры будет своя комната в Южном флигеле, где живут слуги, относящиеся к первой категории. Так что в бытовом плане, - жилье, еда и прочие услуги, - все у нее в порядке и, поверь, условия ее жизни явно улучшились по сравнению с тем, как она жила раньше. Ну и я, разумеется, прослежу, чтобы твоя наложница ни в чем не нуждалась. Надо бы ее приодеть и вообще… Она конечно шлюха, но теперь это твоя шлюха, Инг. Ну, так что, позвать?
С того момента, когда Бармин впервые узнал про бытующее в этом мире рабство и про узаконенную торговлю людьми, прошло уже достаточно много времени, и он не то, чтобы привык к этому дерьму, но вынужден был принять ставшие ему известны факты к сведению, поскольку жил теперь в довольно-таки противоречивом и отнюдь не идеальном мире. Здесь действительно творились ужасные, вызывающие омерзение вещи, в особенности неприемлемые в глазах человека из двадцать первого века той реальности, где с рабством, в целом, было покончено еще в девятнадцатом столетии. Впрочем, Игорь Викентиевич, не мог с уверенностью утверждать, что эта новая реальность намного хуже той, в которой он прожил едва ли не семьдесят лет своей первой жизни. Людьми, если быть честным перед самим собой, торговали и в его прежнем мире. Возможно, не настолько откровенно и не в таких масштабах, как здесь, но тем не менее, торговля живым товаром процветала даже в тех странах, которые позиционировали себя в качестве образцов демократии и борьбы за права человека. В Англии, в Германии и в тех же США. Разумеется, полиция и прочие фэбээры с этим явлением активно боролись, - даже кого-то арестовывали и судили, - но как-то так получалось, что искоренить это зло никак не могли. Однако дело не только в работорговле, имелись, увы, и другие различия. В мире Ингвара Менгдена не случилось, например, ни одного полноценного геноцида, и двух мировых войн с десятками миллионов убитых тоже не произошло. Войны, естественно, велись и здесь, - как без них!
– но их масштабы были совсем другими. Так что, весь негатив сводился, по сути, к крепостному праву и работорговле.