Последыш. Книги I и II
Шрифт:
«Раньше тысячного года? — прикинул он. — Почему бы и нет, люди-то жили здесь и до того, как эти земли захватил Бьёрн Тяжелая рука».
И как раз в этот момент он ощутил дуновение теплого ветра, только ветер этот не дул по-настоящему, поскольку не являлся обычным движением воздушных масс. В этом смысле он был похож на свет или звук, которые обычно не ощущаются кожей, но которые тоже — суть волны какого-то излучения. И то, что он почувствовал сейчас тоже являлось излучением, только, скорее всего, это было не физическое тепло, а эманация магии. При этом волна шла снизу, и у Бармина появилось нехорошее предчувствие, что он знает, что это такое. Поэтому он не удивился, когда, преодолев еще несколько тайных дверей и люков, оказался в весьма неприятном месте.
Собственно, нетрудно было догадаться, если тепло усиливалось по мере его спуска на глубину. И, когда он проник в узкой колодец, вдоль стены которого вилась цепочка коротких ступеней, жар, идущий снизу стал едва переносим. В тусклом свете крошечного файербола, которым Ингвар освещал себе путь, он увидел, что стенки колодца испещрены древними пиктограммами и вязью букв какого-то неизвестного Бармину алфавита или, возможно, двух или даже трех алфавитов. Все это было вырезано или выбито на
Наконец, Бармин спустился на дно колодца и, покрутившись на месте, — на пятачке плотно утрамбованной, буквально окаменевшей земли, обнаружил еще один замаскированный проход.
— Мои предки были законченными параноиками! — в сердцах воскликнул Ингвар, и вдруг осекся, сообразив, что он сейчас сказал.
«Мои предки? Серьезно? Мои? Когда это они успели стать твоими, а Игорь Викентиевич?!»
Однако по факту так все и произошло. Игорь все еще иногда мог думать о себе, как об Игоре Бармине, но все чаще даже в мыслях отождествлял себя с Ингваром Менгденом. И это именно Ингвар Менгден открыл очередной потайной лаз, пролез в него и оказался в каменном коридоре, стены которого «украшали» распятые на цепях мумии обнаженных мужчин и женщин. Причем с первого взгляда становилось очевидно, что это, по существу, настоящие нетленные мощи, поскольку это явно ни разу не новодел, а свидетельство трагедии, случившейся в незапамятные времена. Его ли предок Бьёрн Менгден по прозвищу Тяжелая рука или кто-то другой задолго до того, как конунг Бер завоевал эти земли, но этот кто-то совершил когда-то давно жертвоприношение чудовищного масштаба. Это была настоящая человеческая гекатомба, размеры которой поражали воображение. Коридор тянулся на многие сотни метров, плавно заворачивая налево и постепенно сужая витки уходящей вглубь земли спирали. И все здесь — стены, пол и потолок, воздух и принесенные в жертву люди, — все было пропитано магией того типа, который только и мог ощущать Ингвар. При этом плотность магической эманации, поднимавшейся снизу-вверх по виткам погребального коридора, была столь высока, что тела погибших здесь людей мумифицировались, но не превратились в прах. Сохранились нетронутыми временем грубо откованные цепи, оружие, — мечи, булавы и кинжалы, — и домашняя утварь, сваленные под ногами распятых людей.
«Жуткое место…» — Но самое подлое, что, чем дальше он шел, тем лучше понимал, для чего это было сделано.
Откуда бралось это знание, он мог только предполагать. Было похоже, что оно попросту растворено в нагретом магией воздухе и входит в Ингвара вместе с дыханием. Ну, или это делалось как-то иначе, но получалось, что все это защитный барьер, созданный много веков назад по-настоящему великим колдуном, чтобы сохранить находящийся здесь Источник. Вернее, излучаемую им магию. А сам Источник оказался всего лишь огромной скалой, скрытой за кладкой внутренней стены спирали. С какого-то момента Ингвар буквально почувствовал его, колоссальный по размерам горячий камень вроде тех мелких обломков, которые он нашел на Груманте. Скала все время была слева от него, но это был всего лишь достаточно тонкий, — каких-то десять-пятнадцать метров в диаметре, — «протуберанец», а само «солнце» стихийной магии лежало глубоко в сердце земли. И можно было только гадать, природный ли это феномен или следствие какого-то грандиозного катаклизма, случившегося в этих местах в незапамятные времена. Могло, впрочем, случиться и так, что это обломки какого-нибудь метеорита, принесшего на землю особый род магии из глубин непознанного космоса. Все может быть, и эта тайна останется пока, — или навечно, — неразгаданной. Достаточно и того, что Ингвар узнал тайну замка и, возможно, обнаружил причину его «одушевления». Слишком много здесь было особой, ни на что не похожей магии, и слишком много колдовских ритуалов совершалось на этом месте.
2. Двадцать четвертое мая 1983 года
С моральной точки зрения увиденное в Источнике, — так он решил именовать это место, — являлось ужасным преступлением. Однако, как бы омерзительно ни выглядело древнее колдовство, использовавшее магию человеческих жертвоприношений, Бармин понимал, что ключевым здесь является слово «древний». Нельзя, — просто невозможно, — применять правила, законы, этику и мораль XXI века одного мира к раннему средневековью — другого. По чести говоря, этот момент был понятен любому здравомыслящему человеку. Во всяком случае, оказавшись в Америке и став частью ее академической элиты, Бармин пришел в ужас от того, насколько эти люди не понимают самых простых вещей. Простой пример, децимация в Древнем Риме была естественна, хотя и ужасна, но судить какого-нибудь Юлия Цезаря по законам современности было бы неправильно. То, что в XX и XXI считалось варварством, преступлением против человечности или военным преступлением, не являлось таковым в глазах даже просвещенной части человечества еще в XVIII, не говоря уже о XVII или XVI веке. Вспоминался старый еще советский художественный фильм, снятый по роману Алексея Толстого Петр I. Там есть сцена взятия русскими войсками какого-то, вероятно, шведского города и знакомства будущего князя Меньшикова с будущей императрицей Екатериной I. Так вот, войска шли на штурм города с лозунгом «В городе вино и бабы!». Весьма осторожные в идеологическом плане редакторы и цензоры советского кино не нашли в этой фразе никакой крамолы, а ведь речь шла о призыве к грабежу и массовым изнасилованиям в городе, отданном «на поток и разграбление». В современных Бармину США местные культуртрегеры [114] и борцы за права бесчисленных меньшинств разорвали бы автора этих слов на клочки. Однако жестокая правда жизни заключалась в том, что еще в XVII и, тем более, в XVI веке это была обычная практика в бесконечных европейских войнах. То же касается человеческих жертвоприношений, практиковавшихся некоторыми религиозными культами древности, или рабства, которое представляется современному человеку ужасающим преступлением против человечности, — что не мешает торговать живым товаром в тех же богоизбранных США или просвещенной Европе, — но в давние времена, и не в каком-нибудь Риме или Древней Греции, на рабство смотрели совсем иначе. Рабами ведь были не только негры в Америке, но и русские в России или персы в Персии, и все это происходило примерно в одно и то же время, в одну и ту же историческую эпоху. Так отчего же так возбуждаются на этот счет темнокожие американцы, большинство которых отнюдь не потомки рабов, а потомки эмигрантов из свободных, но нищих стран Африки? А потому что одним — это выгодно, а у других — случилось «горе от ума».
114
Культуртрегер — книжн., часто ирон. носитель культуры, распространитель просвещения.
Вернувшись в свою келью, Ингвар уже не стал ложиться спать. Да, если бы и лег, все равно бы не заснул. Слишком много магии, сродной его собственной растворилось в его крови, плоти и костях. Поэтому он решил заняться чем-то таким, чего еще ни разу не пробовал делать в этой своей новой жизни. Он решил медитировать. Но «уйти в пустоту и безмятежность» оказалось совсем непросто. В голову все время лезли воспоминания о «сошествии в ад» и размышления на тему добра и зла. Однако в какой-то момент он все-таки отстранился от злободневного и растворился в вечном. Это удивительным образом прочистило ему мозги и в очередной раз примирило с действительностью, данной нам в ощущениях. Этот мир, и в самом деле, не был совершенен. Он был построен на весьма неоднозначном с моральной точки зрения фундаменте и так и не смог пока избавиться от множества «родимых пятен» своего ужасного прошлого. Но это был мир, в котором жил Ингвар Менгден, и любая попытка изменить этот мир сколько-нибудь кардинальным образом могла привести только к катастрофе. Для самого Ингвара и для мира, в котором он собирался прожить долгую — по возможности, счастливую, — жизнь.
Однако для того, чтобы жизнь удалась, ему надо было быть теперь крайне осторожным и в то же время в достаточной мере решительным. И это отнюдь не оксюморон [115] . Просто осторожным и решительным предстояло быть в разных ситуациях и в разные моменты времени. И это понимание тоже стало результатом короткого путешествия Ингвара Менгдена в пространство вечности. Ну, и кроме того, медитация благотворно сказалась не только на его душевном состоянии и умственных способностях, но и позволила понять кое-какие простые истины, сопоставив между собой хорошо известные Бармину факты. Он наконец понял, что витало неназванным во время вчерашнего общения с Марией Назаровой.
115
Оксюморон — образное сочетание противоречащих друг другу понятий; остроумное сопоставление противоречивых понятий, парадокс; стилистическая фигура или стилистическая ошибка — сочетание слов с противоположным значением (то есть сочетание несочетаемого).
«Она не Назарова, — решил Ингвар, обдумав имеющиеся в его распоряжении факты и ощущения, — во всяком случае, эта фамилия не имеет никакого значения. Вопрос, чья она дочь на самом деле, и кто ее за меня сватает!»
Очевидно, это должен быть кто-то не меньшего калибра, чем Нестор Глинский. Но в отличие от Глинского этот неизвестный действует не так нахраписто. Он осторожен и хитроумен, и он весьма умело ведет свою игру. Другое дело, отчего так, а не иначе? Боится спугнуть потенциального зятя или просто предпочитает «дружить», а не «воевать»? И приглашение на охоту уже не выглядело ни откровенным оскорблением, ни попыткой поставить молодого Менгдена на место. Но, если так, то в чем смысл всей этой возни?
«Рано или поздно мы узнаем ответы на все наши вопросы, — вздохнул Ингвар мысленно. — Или, как минимум, на большинство из них».
Глава 2
1. Двадцать четвертое мая 1983 года
Сборы на охоту начались уже ближе к вечеру. Предупрежденный слугой, Ингвар вернулся в свою комнату и переоделся в охотничий костюм, не забыв поддеть под длиннополый пиджак из шерстяного твида тонкий плотной вязки свитер. Погода стояла хорошая, и ночь, по прогнозам, будет ясная, но в конце мая на этой широте все еще скорее холодно, чем тепло, тем более в вечернее и ночное время. Сейчас, например, термометр показывал плюс тринадцать по шкале Цельсиуса, и это было «достаточно свежо» даже для закаленного и привычного к холоду Бармина. Впрочем, Ингвар давно уже подозревал, что этот мир несколько теплее того, в котором жил когда-то профессор Бармин. Он помнил, например, что в начале июня в Пскове, где он часто бывал в дни своей первой молодости, дневная температура воздуха болталась где-то между пятнадцатью и восемнадцатью градусами, а здесь и сейчас, — в конце мая, — зашкаливала, чуть-чуть не достигая двадцати. Здесь же, на Русском Севере, должно было быть и того холоднее, но сегодня днем при солнце в зените ртутный термометр показал +18 °C. Но все это были всего лишь путевые заметки, потому что голова Ингвара была занята другим: для чего его, вообще, притащили на охоту. Сейчас он уже не думал, что дело в желании оскорбить или даже убить. Все относились к нему более, чем корректно, и большинство из гостей не знало, похоже, кто он такой, и не догадывалось, что замок Усть-Угла — это родовое гнездо его семьи. Так что максимум возможного в этом смысле — это указать ему на его место. Обозначить, так сказать, границы. Что же касается убийства, то случайный выстрел на охоте — это, разумеется, классика, но в глазах Света смотреться это будет откровенным моветоном.
Между тем, охотники спустились во внешний двор, расселись по внедорожникам и выехали в сопровождении егерей к месту охоты. Ехать оказалось недалеко и недолго. Уже через пятьдесят три минуты довольно медленной езды по лесной грунтовой дороге, машина, в которой ехал Ингвар остановилась, пропустив остальные вездеходы вперед, и егерь, представившийся Борисом, отвел Бармина к лабазу — площадке, построенной на манер детского домика на старой сосне. Взбираться пришлось по веревочной лестнице, но зато с площадки открывался отличный вид на границу между лесом и полем, куда кабаны повадились ходить на кормёжку. При этом лабаз находился довольно высоко и был скрыт кроной дерева, так что кабаны не увидят и не унюхают охотников, главное, чтобы не услышали.