Посмотри на меня

Трауб Маша

У бабушки Виталику жилось хорошо и спокойно. Он учился, много писал. Утром его всегда ждал горячий завтрак и бутерброды с собой.

– Нечего себе в столовой желудок портить, – повторяла бабушка, когда Виталик просил ее не готовить. – Мне так спокойнее.

Бабушкины бутерброды того времени, оказавшегося для него самым счастливым, он потом готовил себе сам. Любимая еда – эти бутерброды с холодной отварной курицей и огурцом. Или с печеночным паштетом, который бабушка делала сама, и соленым огурцом.

Если первое время у него еще и теплилась надежда вернуться домой, к матери, когда-нибудь, то после того, как у бабушки случился гипертонический криз, Виталик окончательно отказался от этой мысли. Не вернется никогда. Останется

с бабушкой. Он вызвал «скорую», врач сделал укол и сказал, что она счастливая бабушка, раз у нее такой заботливый внук. Бабушка под действием лекарств снова называла Виталика Володечкой. Виталик хотел спросить, откуда вообще в бабушкиной голове засел Володечка, но так и не решился.

Конечно, он испугался. Врач выписала рецепт, подробно объяснила, как принимать лекарства, сколько раз в день, какие до еды, какие после. Виталий кивал. Врач велела следить за давлением и отвести бабушку в поликлинику – сдать анализы.

Для Виталия это стало новым испытанием. Он смотрел на свою любимую бабушку, всегда бодрую, успевавшую и пирожки испечь, и в магазин сбегать, и в правление дома забежать – с соседкой-подружкой посплетничать. Когда он просыпался, бабушка уже была на ногах. А когда засыпал, еще возилась на кухне. Виталий даже представить не мог, что она будет лежать, очень хрупкая под тяжелым одеялом, которое, казалось, ее раздавит. Молчать и тихонечко стонать. Он не понимал, не допускал мысли, что бабушка когда-нибудь может заболеть и уж тем более умереть. Нет, это невозможно. Кто угодно, но не она.

Виталию стало страшно. Он сбегал в аптеку, купил лекарства, но выдавить таблетку не мог – тряслись руки. Одна таблетка упала и закатилась под кровать, вторую он раскрошил. Наконец справился. Но пролил воду. Вытер, налил снова. Бабушка не могла протянуть руку, ему пришлось вложить таблетку ей в рот. Он поднес ей стакан, но она не могла пить. Он опять пролил воду – бабушке на лицо, на подушку – и наконец расплакался. Как маленький. Плача, чудом догадался, что можно поить бабушку из ложки. Перевернул подушку на сухую сторону, поддерживая бабушкину голову. Он не знал, что делать, только повторял:

– Прости, я не хотел. Сейчас вытру. Бабуль, я случайно, не сердись.

Бабушка вдруг открыла глаза, взяла его за руку и крепко сжала. Ничего не сказала, но Виталик понял, что она в него верит. Он справится. Только сам в себя не верил.

Ему нужна была помощь, поддержка. Лишь поэтому он позвонил матери. Сказал, что бабушке плохо, приезжала «скорая», сердце. Нужен уход, лекарства по часам. Кормить с ложечки.

– Да она на моих похоронах простудится, – ответила мать, – та еще актриса. Денег на лекарства не дам. Продала кольцо, пусть еще что-нибудь продаст.

Виталик не знал, откуда взять деньги, но вдруг ему предложили «халтуру» – сделать срочный чертеж. Потом еще один. В иной ситуации он бы точно отказался, но в тот момент согласился. И на него вдруг посыпались заказы – начиная от заданий для нерадивых школьников, для которых урок черчения был адом и гарантированной двойкой, заканчивая институтскими курсовыми. Виталик каждую работу исполнял точно в срок и качественно, так что за полгода оброс постоянными заказчиками и связями, включая молодую девушку из знаменитого конструкторского бюро, куда та попала по протекции родителей.

Лена. Девушку звали Лена. Это знакомство принесло Виталию не только относительное материальное благополучие и стабильный заработок, но и, как оказалось, стало его судьбой. Не той, которую он себе желал. Не той, о которой мечтал. Но кто же может диктовать желания провидению, которое похоже на ребенка – тычет пальцем, куда не следует.

Виталий выполнял работы, Лена передавала его контакты своим знакомым, знакомым знакомых, снабжая новыми заказами. Все получалось, причем идеально. Был какой-то драйв, совмещенный с мандражом, даже истерикой – успеть, не подвести, выполнить в срок. Ради бабушки, которой требовались лекарства и приходящая медсестра – делать уколы. Виталий работал ночами, днем учился. Все складывалось будто само

собой. Просто удивительно, насколько удачно. Едва сдав заказ и гадая, на что купить бабушке дорогое, но действенное лекарство, Виталик получал новый. Он звонил и благодарил Лену, понимая, что без ее связей ничего бы не получилось. Вел ее в кафе, в кино или на выставку в Третьяковку. Дарил цветы или коробку конфет в знак благодарности. Он не умел ухаживать. Да и не считал это ухаживаниями – лишь благодарностью за совместную работу. Лена его не привлекала как девушка. Но ему было с ней комфортно и спокойно. Виталий считал ее не другом, а просто хорошей знакомой. Он был предельно деликатен, вежлив и тактичен. Старался ее поразить – через благодарного заказчика достал билеты в «Современник», на премьеру в Дом кино. Лена, впрочем, тоже не выказывала каких-то других, кроме дружеских, симпатий. Виталию было с ней легко. Она кивала, улыбалась, соглашалась, внимательно слушала. Милая, не более того.

Вдруг стала звонить мать. В последний раз была особенно ласкова и сообщила, что «встретила свою судьбу». Даже поинтересовалась, не будет ли Викуся против, если она сделает ремонт в его комнате – ему ведь уже не нужно, а она всегда мечтала об отдельной спальне. Свою комнату она сделает гостиной. Виталик не возражал и пообещал заехать в выходные забрать нужные ему вещи, чтобы те случайно не выбросили во время ремонта.

Виталий заехал в выходные и увидел стоящую в коридоре коробку, предназначавшуюся на выброс. Сверху лежали его модели самолетов. Он аккуратно вытащил модели и увез к бабушке. Поставил на шкаф, повесил над рабочим столом.

Лена как-то постепенно вошла в его жизнь, задержалась и незаметно обосновалась. Они много времени проводили вместе. Виталий рассказывал ей о новых заказах, Лена неизменно улыбалась. Впрочем, она улыбалась всегда – особое строение мимики. Виталию это свойство одновременно и нравилось, и пугало. Он ловил себя на мысли, что хочет увидеть ее без привычно натянутой улыбки, но Лена оставалась неизменно приветливой, милой, эмоционально ровной.

Позже Виталий сравнивал Лену и Ингу. И одно время, пусть и очень короткое, устав от бурных эмоций Инги, которая выражала их тут же – вскидывала брови, кривила лицо, хмурилась, в одно мгновение могла заплакать и сразу же начать отчаянно хохотать, – даже наслаждался этой ровной, однообразной мимикой Лены. Как и самой Леной – такой же неизменной и неизбежной, как графин на мятой скатерти, которую нужно передать со всеми заломами и пятнами, или яблоко с «подбитым» боком, которое он воспроизводил четко, чтобы графин на рисунке не заваливался, а яблоко не казалось мячом. Лену Виталий сравнивал с уроком по рисунку – кувшин, графин, ваза. Яблоко, перец, персик. Предсказуемое, известное заранее, традиционно скучное, но необходимое. Лена, взяв на себя все заботы по заказам и общению с внешним миром, неожиданно стала Виталию жизненно необходима. От нее зависела и жизнь бабушки: регулярные заказы обеспечивали стабильный заработок. Денег стало хватать на все – и на лекарства, и на еду. Большего Виталий и желать не мог. Он вдруг отмечал, что на столе появилась новая скатерть, а у бабушки на кровати новая простыня. В его шкафу будто сами собой оказывались носки, рубашки, нижнее белье. Виталий ценил, что Лена делает все незаметно.

Инга, появившаяся в его жизни в тот же отрезок жизни, что и Лена, была полной ее противоположностью. Будто судьба решила поиграть его эмоциями, швыряя из спокойствия и стабильности в полный хаос и истерику, делая ставки на то, что он выберет. С Ингой они познакомились на выставке, куда его привела Лена. Виталий не хотел идти, выставки его не интересовали – чужому успеху он завидовал, объяснял его исключительно нужными связями и протекциями. Даже в хороших работах искал, к чему придраться. Он мучился, понимая, что у него никогда не будет персональной выставки. Нет ни громкого имени в родословной, ни влиятельного покровителя. Никакого. И таланта, проблеска гениальности, который сам пробьет себе дорогу, тоже не обнаруживалось.