Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— Прощения попросить хочу.
— Прощаю. Дальше что?
— Не от сердца прощаешь, от ума.
— Как могу. Сердцу, сама знаешь, не прикажешь.
— Ох, знаю…— бабка надолго замолчала.
— Бабуль, — позвала Светлана. — Говори уж все.
— Скажу, скажу… Скажу тебе, Николай. А ты, Светка, выйди, не подслушивай.
Рано тебе такое знать.
Светлана фыркнула и пошла прочь.
— Люб ты ей, однако: не спорть девке жизнь, а то не будет тебе удачи… Так о чем я? Да, знать ты хотел, что приключилось…
— Хотел.
— А не боишься?
— Устал бояться.
— Смотри: еще не поздно…
— Поздно. Не оставят они меня в покое.
— Попросишь, поклонишься — оставят.
— Не поклонюсь.
— Это да. Такие не кланяются: вот все и вышли. Осталось: всего ничего. Раз так, слушай. Есть на земле племя. Все, как у людей, а — не сродны они людям. И живут не русским обычаем и не цыганским, а вроде как подпольщики. Многое могут.
— Это я заметил.
— Пристали они к цыганам, как клещ к собаке. Сосут кровь, сосут, не насосались еще. Через них нет нам никакой жизни… Ай, да что я жалуюсь, ты же дельного чего ждешь:
— Да. Если знаешь.
— Буду говорить, а ты на ус мотай. А отчего и почему, поймешь, может, и сам. Вот почему зеркала в доме с покойником завешивают? Потому что кто-то из них обязательно наведается в такой дом. Горе наше им очень полезно. А зеркал они не любят. Ой, не любят… Он, если в зеркало глянет, сам себя заворожить может…
— Так. Еще что?
— Живут они очень долго. Очень долго. Тот, который меня: он еще то время помнит, когда у цыган цари были.
— Понял. Завораживать они могут, порчу насылать могут: что еще?
— Из медных колец золотые делать.
— Не хитрая наука.
— Знают они, когда о них думают. И кто думает. И как.
— Они и узнали, что я о них подумал?
— Конечно.
— А детишки им на что нужны были?
— Не знаю. Только извечная это дань цыганская…
— Ладно. Что им от людей нужно?
— Непонятно мне это было, милый. Вот что всякому начальству от людей нужно? Чтобы слушались да помалкивали. Так и эти…
— Значит, в начальство рвутся?
— Не то, чтобы прямо в начальство. Они всё за спинами маячат. Одного по телевизору даже видела в программе «Время».
— А распознать их можно?
— Трудно их распознать человеку. Гриб есть, его высушишь и покуришь — видеть их начинаешь. Правда, соображение теряешь при этом, не понимаешь ничего.
— Нет, это не годится. От водки, скажем, многие и чертей видят.
— Котята новорожденные, слепые, их чуют. Орать начинают.
— Поди разбери, от чего котенок орет… А собаки?
— Собак они обманывают. Но есть зверек, который змей давит, вот тот — да, тот хитрый глаз имеет…
— Зверек, который давит змей…— Николай Степанович задумался.
— Еще так смешно чирикает, ровно как птица клест…
— Мангуста?
— Мангас-та. Так правильно. Сами-то они мангасами называются.
— Мангасы, значит… Запомню.
— А людей, которых себе служить заставляют, барканами зовут. Тоже запомни.
— Запомню.
— Верховный мангас в воде живет. В море. Его имя Лу.
— Они что, не только на людей похожи?
— Они разные. Есть как люди, есть как крокодилы, только побольше.
— Понятно, — сказал Николай Степанович. — Ты мне скажи вот что: лекарство это бурое, которое я тебе сейчас дам — оно откуда приходит?
— Мангасы делают.
— Точно?
— Да уж куда точнее.
— Плохо дело, — сказал Николай Степанович. — По кругу ходим. И как бы в этот круг прорваться: Давай уж, старая, раз так масть легла — приманивай своего.
— Приманить не смогу, нет у него ко мне больше интереса, а как найти, расскажу.
Зовется он в миру Сулейменовым Насруллой Абдухакимовичем, и когда прибывает, останавливается в крайкомовской гостинице, там ему всегда люкс приготовлен. Имя хоть и не русское, но не узбек он и не татарин. Седой, представительный. Лоб широкий, а над переносицей небольшая вмятинка. И вот здесь, под подбородком, кожа складчатая болтается. Манерой начальник, и люди с ним высокие об ручку ходят. Вот он-то змей главный и есть.
— Змей? — переспросил Николай Степанович. — Змей, воистину змей…
Когда-то крайкомовская, гостиница «Октябрьская» переживала нынче не лучшие времена. Нынешние высокие гости предпочитали останавливаться в загородной резиденции губернатора, а «новые русские» облюбовали для себя гостиницу поновее. Так что красные ковровые дорожки облысели, мебель порассохлась и попродавливалась, телевизоры не включались или не выключались, и даже форточки не открывались или не закрывались. Персонал, впрочем, держался старый, вышколенный, холуеватый.
Портрет Непогребенного, набранный разноцветным шпоном и висевший напротив стойки администратора, никто не трогал…
Вовчик и Тигран жили в двухместке наискосок от закрытого люкса. Время от времени кто-то из них выходил в город на связь. Связь осуществлялась через пиццерию.
— Командир, — нервно говорил Тигран, наклоняясь вперед — грудью на столик. — Сколько нам еще ждать? Неприлично же — два мужика в одном номере! Вторую неделю! Горничные хихикают. Особенно как зеркала туда притащили.