Пособие по общественным связям в науке и технологиях
Шрифт:
Эта глава {9} открывается краткой историей популяризации науки, далее следует очерк истории научно-популярного книгоиздания. Завершает главу описание того, как общественность пытается понять содержание популярной науки, и проблем, требующих дальнейшего анализа.
«Популярное» в научно-популярном
Стоит задаться вопросом, что значит «популярное» в сфере научно-популярного. С этого начинается обсуждение основ нашего исследования, и в то же время это попытка поставить вопрос о предполагаемой аудитории научно-популярного жанра. Представляется, что научно-популярной книге не обязательно быть популярной в смысле привлечения широкой аудитории, многие темы по понятным причинам признаются – иногда с гордостью – нишевыми. Таким образом, термин «научно-популярное» выражает скорее намерение, хотя при этом мы можем обсуждать аудиторию и ценность предпринимаемой попытки. Мы также можем рассмотреть, как эти намерения варьируют в разных поджанрах научно-популярной литературы. Например, научно-популярные книги для детей отражают спектр воззрений общества на предполагаемые взаимоотношения между молодежью и наукой (Bell 2008).
9
Эта новая редакция главы, по сравнению с первым изданием 2008 г., включает более развернутые размышления о влиянии интернета на издание и чтение научно-популярной литературы. Она также рассматривает продвижение исторических исследований, посвященных воззрениям на значение популярной науки. Дополнены разделы о книгах для молодежи, анализе образов, добавлены ссылки на мировые тренды в книгоиздании, проблемы классов и роль авторов-женщин.
Часто возникают вопросы о надлежащем уровне научно-популярного изложения, причем предполагается, что под более высоким уровнем подразумевается более специальный, близкий к настоящей науке, а под низким – менее специальный и научный. Образно говоря, под уровнем можно понимать степень «концентрации научного» в научно-популярной работе. Привычным стал термин «упрощение» (dumbing down); возможно, он употребляется там, где проявляются оценочные суждения. В научной коммуникации нередко подразумевается, что популяризация – это некий акт благородства со стороны науки, направленный на благо общества; но в равной мере можно утверждать, что эта деятельность работает на автора и персонажей его книги, а не на пользу читателей, которые, как ожидается, – и это всегда следует помнить – остаются молчаливыми потребителями текста.
Многие усматривают в популяризации науки вертикальную, направленную сверху вниз модель дефицита знаний, когда аудитория лишь пассивно воспринимает их. Идея об особой категории популярной науки для профанов основана на допущении, что поток знаний направлен от ученых к обществу. Само существование популярной науки обозначает рубеж между теми, кто в состоянии сформулировать истинное, достоверное знание, и теми, кто его потребляет. Хильгартнер (Hilgartner 1990: 534) прямо говорит об этом, предполагая, что многие действия по популяризации науки наделяют научный истеблишмент «эпистемологическим эквивалентом права печатать деньги». Статья Хильгартнера о «преобладающей модели» научной популяризации по праву остается классикой анализа научно-популярного жанра. Популяризация науки выходит из моды во многих областях более новой (post-PUS) практики и анализа научной коммуникации, однако, вероятно по той же самой причине, по-прежнему высоко оценивается частью научного сообщества.
Таким образом, можно трактовать традиционную модель популяризации науки как «вежливый перевод», направленный не столько на то, чтобы включить общественность во взаимодействие с наукой, сколько на то, чтобы удерживать профанов на расстоянии вытянутой руки. Популяризаторы берутся за самые фундаментальные науки, малодоступные для широкой общественности по причине сложного жаргона и дорогостоящей подписки на специальные журналы, и представляют их читателям с помощью метафор, аналогий и уподоблений, собранных под бумажными обложками доступных массовых изданий. Но, подобно вырванным из контекста интерактивным музейным экспозициям, они представляют опыт науки в формате «только для чтения». На первый взгляд кажется, что популяризация доносит до людей научное знание, на самом деле она держит их на расстоянии. Хороший пример этого – серия детских книг «Дядюшка Альберт» физика Расселла Стэннарда. Вдохновленный тем, как Георгий Гамов объяснял современную физику в своих фантастических рассказах, а также почерпнутым из психологии обучения убеждением, что молодым людям нужно учиться на каком-то практическом опыте, Стэннард (Stannard 1999) использует основанные на научных фактах фантастические приемы, конструируя сверхбыстрый (относительность), сверхбольшой (черные дыры) и сверхмалый (квантовая физика) миры. Вымышленные и невымышленные элементы четко обозначены Стэннардом, стремившимся дать читателю возможность соприкоснуться с наукой, посредством главной героини, которая путешествует по удивительным новым мирам с помощью волшебной мыслесферы дядюшки Альберта. Более обстоятельный вариант мы находим в серии «Волшебный школьный автобус», и надо полагать, метафоры и аналогии работают сходным образом в большей части научно-популярной литературы. С их помощью можно составить четкую картину того, что наука сообщает нам о мире, но при этом зачастую пропадает понимание того, откуда взялись те или иные идеи, а читатель лишается возможности участвовать в их обсуждении.
Следует, однако, остерегаться упрощенной критики научно-популярного жанра. «Объяснительный» текст вполне может казаться однобоким, но его надо рассматривать как одну из многих возможностей вступить в соприкосновение с наукой. Как полагает Левенстайн (Lewenstein 1995), в сетевой модели научной коммуникации это во многих случаях не проблема, поскольку имеется более разнообразная экосистема вовлечения общественности в науку. Кроме того, большинство текстов выполняют несколько функций одновременно и в этом отношении компромиссны. В своих детских книгах Стэннард очень аккуратно помещает в центр сюжета ребенка, задающего вопросы, и так же аккуратно рассказывает о дискуссиях, происходивших в истории современной физики. Общественность может свободно игнорировать, перетасовывать и подвергать критике тексты – даже если такие реакции и не доходят до автора (см. работу о дискуссиях в веб-культуре (Jenkins 2006)). Придуманный Ричардом Докинзом термин «мем» – особенно интересный случай в этом отношении (Brown 2013; Salon 2013).
Недавние работы историков науки подвергли дальнейшей критике идею, что популяризация науки – всего лишь форма культурной гегемонии по отношению к пассивному обществу. В очерках Файфа и Лайтмена о популяризации науки в XIX в. «Наука на рынке» (Science in the Marketplace, Fyfe and Lightman 2007) аудитория предстает как масса потребителей, приобретающих научно-популярную продукцию, будь то книги, журналы, выставки или игрушки. Важно отметить, что авторы полагают чувство потребительской идентичности весьма мощным. По Файфу и Лайтмену, потребители XIX в. все больше узнавали о разнообразии предлагаемых им знаний и конкурирующих между собой идей. Они могли не только выбрать себе продукт по вкусу, но были в состоянии понять, какому из этих продуктов и в какой мере можно доверять. Анализ, который проводят Файф и Лайтмен, весьма основателен, но следует с осторожностью отнестись к их несколько романтическим представлением о влиянии потребителей. Конечно, потребители никак не пассивные простаки, но они не всесильны; и у нас имеется возможность как для более нюансированного взгляда на влияние популярной науки, так и для более эмпирических исследований аудитории.
Контуры истории популярной науки
Простейший очерк истории популяризации науки, на первый взгляд, должен следовать за трудами великих ученых {10} . По мере того как в течение столетия после смерти Ньютона формировался его культ, появлялись лекции и книги, в том числе знаменитый очерк Вольтера, представлявшие упрощенные версии ньютоновской картины мира. Однако, на наш взгляд, на историю популяризации влияет известность тех или иных книг и авторов. Много дискуссий возникает вокруг таких знаменитых работ, как вышедший в 1859 г. труд Дарвина «Происхождение видов», развивавший новаторскую теорию, однако доступный образованным читателям. Иногда мы сосредотачиваемся на временах, когда для широкой публики писали известные ученые, – как в 1930-х гг., когда сэр Артур Эддингтон и Джеймс Джинс опубликовали свои бестселлеры о физике Эйнштейна и астрофизике. Выходили и детские научно-популярные книги, вроде опубликованной в 1861 г. автором под псевдонимом Том Телескоп – ее приписывали одному из первых детских писателей Джону Ньюбери, но более вероятно, что ее написали Оливер Голдсмит или Кристофер Смарт (Secord 1985).
10
Мерчент (Marchant 2011) справедливо указывает на необходимость изучения доминирования авторов-мужчин в наше время.
Число и разнообразие таких работ множились по мере того, как развивалось и разветвлялось научное знание. Отрываясь от широкой аудитории в интеллектуальном (по причине математической формализации) и социокультурном отношении (вследствие профессионализации науки), наука все больше нуждалась в популяризации. Исторический обзор показывает, что за последние два века можно насчитать немало авторов, чьи книги ныне забыты, но в свое время были важными и активно открывали науку людям. Со временем приоритеты популярной науки менялись: например, был этап, когда авторы, обычно в текстах, адресованных детям, стремились соединить научное и религиозное образование.
Ко времени Томаса Генри Гексли автор в викторианской Англии уже мог прожить на гонорары (пусть и не слишком надежные), специализируясь на естественной истории и науке. Но, как отмечает Файф (Fyfe 2005), «к 1850 г. возникло все более отчетливое разделение между работами, которые приносили научную репутацию (и оплачивались обычно крайне скудно), и теми, что позволяли оплачивать счета (но ничего не прибавляли в плане репутации)». Работа Файфа, восстанавливая контекст перехода от «общественной сферы» XVIII столетия к массовой аудитории XIX в., показывает, как рынок популяризаторских публикаций вырос из широкого спектра научных книг, предназначенных для обучения или морального совершенствования и даже для развлечения, причем авторами многих из них были женщины.
Все больше углублялась специализация авторов: одних – на науке, других – на ее популярном изложении, и многие из этих новых авторов, не будучи действующими учеными, брались писать для широкой аудитории. Баулер (Bowler 2006) пишет о распространившемся к началу XX в. мнении, что большинство ученых отвернулись от широкого читателя. При этом сам он считает, что это не соответствует истине: некоторые ученые были бы рады писать для широкой аудитории, и издатели ценили таких авторов, поскольку их ученые звания и заслуги позволяли продавать их книги как учебную литературу. В этой смешанной экономике ныне малоизвестные авторы, обычно не имевшие научной подготовки, брались за книги более развлекательного толка. Вероятно, так и есть, поскольку лишь немногие известные ученые писали в этот период для широкой публики. Но к 1930-м гг. «известные ученые» (Goodell 1977) активизировались. Ретроспективный взгляд обычно сваливает в одну кучу консервативных физиков Эддингтона и Джинса, с одной стороны, и либеральных и даже радикальных биологов Хаксли и Холдейна – с другой. Однако были, например, и популярные работы Эйнштейна, чья мировая слава подогрела спрос на общедоступные очерки общей и специальной теории относительности. Заметим, что некоторые из них до сих пор переиздаются.