Пособник
Шрифт:
Какая-то моя часть даже жалеет его, невзирая на то, что он пытался сделать, что он сделал. Кто знает, может быть, он в конце концов прикончил бы Энди, прикончил бы нас обоих, но все равно никто не заслужил такой смерти.
С другой стороны, какая-то моя часть ликует, радуется, что он так вот заплатил за содеянное, что хоть раз в мире восторжествовала справедливость и зло было наказано… и от этого мне становится грустно и тошно, потому что, видимо, именно так и чувствовал Энди все это время.
Странно находиться в Стратспелде, быть в этом старом доме и не повидать мистера
Мы снова в доме, в библиотеке, я рассказываю инспектору из Тейсайда о том, что произошло в тот день двадцать лет назад. Макданн тоже слушает. Это оказалось не так уж болезненно, как я думал. Я просто рассказываю им все так, как оно было, начиная с того, что мы бежали в гору и чуть не уткнулись в этого типа. Я опускаю, что мы с Энди делали перед этим, и слова мужчины о всяких гадостях, которыми мы занимались. Я не могу рассказывать об этом, когда рядом Макданн, это все равно что рассказать собственному отцу. Вообще-то я никому бы не хотел рассказывать об этом, и не столько потому, что мне стыдно (говорю я сам себе), а потому, что это слишком личное; последнее, что остается только между мной и Энди, и от этого у меня такое чувство, что хоть в чем-то я все же его не предал.
Сержанта Флавеля отцепили от меня, чтобы он вел записи; теперь я прикован сам к себе — наручники надеты на оба моих запястья. Старинные, почтенные тома в кожаных переплетах в семейной библиотеке Гулдов слушают жуткую историю, которую мне приходится рассказывать с закоснелым отвращением. За окном уже темно.
— Как вы думаете, мне предъявят обвинение? — спрашиваю я двух инспекторов.
Я уже знаю, что на убийства срок давности не распространяется.
— Это не мне решать, мистер Колли, — отвечает коп из Тейсайда, собирая свои записи и магнитофон.
Уголки рта Макданна опускаются, он втягивает сквозь зубы воздух, и меня это почему-то обнадеживает.
Они заказали еду в стратспелдском «Армз» — ту самую еду, которую должны были есть гости после похорон. Несколько человек, включая меня, садятся есть в столовой. Меня приковывают к одному из лондонских громил, и каждый из нас ест только одной рукой. Я вообще-то надеялся, что к этому времени они совсем снимут с меня наручники, но они, видимо, считают, что тело в шахте само по себе еще ничего не доказывает, а Энди может быть мертв, а может быть и жив, и он (или кто-то другой) вполне мог похитить Хэлзила и Лингари, чтобы обелить меня.
В комнате появляется Макданн, я в это время гоняю вилкой по тарелке кусок пирога.
Он подходит ко мне, кивает громиле и расстегивает наручники.
— Идем, — говорит он мне, засовывая наручники в карман.
Я вытираю губы, иду за ним к двери.
— Что случилось? — спрашиваю.
— Это тебя, — говорит он, шагая через холл к телефону.
Трубка лежит на столе, а один из полицейских прилаживает к аппарату какую-то маленькую штучку вроде соски; от соски тянется провод к портативному диктофону. Полицейский нажимает кнопку записи. Макданн, прежде чем остановиться у телефона, оглядывается
— Это Энди.
И протягивает мне трубку.
Глава одиннадцатая
Витрина
— Энди?
— Привет, Камерон.
Это его голос, любезный и сдержанный; до сих пор где-то в глубине души я еще допускал, что он мертв. Меня бросает в дрожь, и волосы на затылке поднимаются дыбом. Я прислоняюсь к стене и смотрю на Макданна, который стоит в метре от меня, скрестив на груди руки. Молодой полицейский, включивший диктофон, протягивает Макданну пару наушников, подключенных к аппарату. Макданн слушает.
Я откашливаюсь.
— Что происходит, Энди?
— Мне жаль, старина, что я втянул тебя в это, — говорит он будничным тоном, словно извиняется за необдуманное замечание или за неудачную попытку сосватать мне какую-нибудь девицу.
— Что? Жаль?
Макданн делает круговое движение рукой — мол, продолжай. Бог ты мой, опять все сначала. Они хотят, чтобы я завел с ним долгий разговор, а они бы тем временем отследили, откуда он звонит. Еще одно предательство.
— Ну да, жаль, — говорит Энди, и голос у него такой, будто он и сам удивлен, обнаружив, что ему, хоть и немного, но жаль. — Я чувствую себя немного виноватым, но вообще-то ты это заслужил. Нет, я вовсе не собирался упрятать тебя за решетку; у меня и в мыслях не было вешать все это на тебя, но… в общем, я хотел, чтобы ты немного помучился. Насколько я понимаю, они нашли ту визитку, что я оставил в лесу около дома мистера Руфуса.
— Да, нашли. Спасибо, Энди. Да, здорово. Я думал, что мы друзья.
— А мы и были друзьями, Камерон, — рассудительно говорит он. — Но ты дважды убегал.
Я издаю короткий смешок отчаяния и снова бросаю взгляд на Макданна.
— Но во второй раз я вернулся.
— Да, Камерон, — говорит он, его голос звучит ровно, — потому-то ты все еще жив.
— За это я так тебе благодарен.
— И тем не менее, Камерон, ты по-прежнему часть всего этого. Ты все же сыграл в этом свою роль. Так же, как я, как все мы. Мы все виноваты, ты так не думаешь?
— Ты это о чем? — спрашиваю я, нахмурившись. — О первородном грехе? Уж не католиком ли ты заделался?
— Нет-нет, Камерон, я считаю, что мы все рождаемся безгрешными и невинными. Мы заражаемся этим позднее. Никто не живет в безвоздушном пространстве, никому не удавалось пройти по жизни и не запачкаться. Люди уходят в монастыри, живут отшельниками, но и это всего лишь красивый способ признать свое поражение. Один вот умыл руки две тысячи лет назад — не помогло, и сегодня тоже не помогает. Мы все в чем-нибудь да замешаны, Камерон, все с чем-нибудь связаны.
Я качаю головой, смотрю на маленькое окошечко в диктофоне, где терпеливо вращаются валики с пленкой. Странно, но впечатление и в самом деле такое, будто разговариваешь с давно умершим, потому что говорит он как Энди, которого я знал когда-то. Энди деятельный, не сидящий на месте, Энди, каким он был до смерти Клер, до того, как, бросив все, стал затворником; голос, который я слышу в трубке — спокойный и невозмутимый, — принадлежит не тому человеку, с которым я разговаривал в темном, разрушающемся отеле, в нем ничего от смирения или от язвительности, замешанной на циничном отчаянии.