Посол без верительных грамот (сборник)
Шрифт:
– Он побежал туда. Там споткнулся и упал. Я все видел.
Резко расталкивая ходящих солдат, не церемонясь и с лежащими, Асмодей поспешил в сторону, где упал Ланна. Кто-то охнул, кто-то грозно зарычал, кто-то жалобно взвизгнул – Асмодей не стеснялся наступать то на ноги, то на туловища. Аркадий схватил его за пояс.
– В тебе нет жалости, Асмодей! Разве можно шагать по телам?
– Жалость у меня есть, – с достоинством возразил киборг. – Полный комплекс жалости к людям. К раненым, к больным, к маленьким, к большим. К женщинам, детям и старикам – даже усиленная, так меня запрограммировали. Но ведь это не люди, а обезьяны, да еще враги людей, да еще вооруженные. Зачем их жалеть?
Аркадий сердито сказал:
– Если мы когда-нибудь вернемся на Латону, я попрошу Марию домонтировать в тебе еще один комплекс – человеческую жалость ко всему живому, нуждающемуся в помощи.
Философское мышление у Асмодея запрограммировано не было, но он иногда собственным старанием прорывался в эту область. Он сказал почти пренебрежительно:
– У людей, Аркадий, много излишних комплексов, понижающих жизненную эффективность. Если бы мне поручили сотворить людей, я применил бы более рациональную программу.
Аркадию вспомнилось, что на Латоне Мария именно так и говорила о своем искусственном создании: что сотворила Асмодея, освободив его от множества человеческих недостатков. Он лишь повторял ее мысли как верный ученик. Надо будет сказать ей, что лучше бы в новых ее искусственных созданиях она не столько освобождала их от человеческих недостатков, сколько внедряла побольше человеческих достоинств.
– Он здесь! – заорал Асмодей и большим прыжком перепрыгнул сразу через троих лежащих. – Ланна! Ланна!
Ланна, стоя на коленях, склонялся над чьим-то распростертым телом. Он не откликнулся на призыв Асмодея. Киборг повернул дилона к себе. Мордочка Ланны жалко кривилась, из глаз катились слезы. Аркадий не ожидал, что дилоны способны плакать. У молодого Различника вдруг отказало умение телепатировать свои мысли в человеческое сознание, он только громче обычного повизгивал – мысли не трансформировались в слова.
– Успокойся, Ланна! – твердил Аркадий. – Что так огорчило тебя? Успокойся и скажи!
– Салана! – дошла наконец до хронавтов воплощенная в слово мысль. – Я нашел мою Салану. Ей плохо, иновременник, ей очень плохо, моей дорогой, моей единственной Салане!
Аркадий тоже опустился на колени, всматриваясь в лежащую на полу фигуру. Сияние стен в этом уголке было особенно скудным, но света хватало, чтобы разглядеть дилона, резко отличавшегося от всех, кого Аркадий успел повидать. О том, что дилоны, как и люди, разнополы, Аркадий знал, Ланна уже вспоминал, что у него была невеста, похищенная рангунами. Но ни на улицах, где навстречу хронавтам высыпали толпы дилонов, ни в Ратуше он не видел женщин и уже думал, что если они и имеются, то внешне их не отличить от дилонов-мужчин.
Но одного взгляда на Салану было достаточно, чтобы понять, что она, точно, женщина и что до сих пор хронавтам встречались – преднамеренно, наверно – одни мужчины. Дилоны ростом не брали: Ланна терялся среди внушительных хавронов, а Салана была еще меньше своего друга. И она разнилась от него не только ростом, но и всем обликом – тонкая, без длинных рук, с мордочкой почти вдвое короче, чем у Ланны, она еще имела и волосы на голове, их было немного – рыжих, мягких, коротких, – но они всего больше и выделяли ее и, вероятно, всех женщин-дилонок от гологоловых дилонов-мужчин.
Салана лежала на правом боку, Аркадий видел только один ее глаз. Глаз жил, в нем было страдание и страх. Она вся сжалась, когда Аркадий наклонился к ней, еще сильней вдавилась правым боком в пол.
– Она тебя боится, – протранслировал Ланна. – Она всего боится, а тебя особенно – она еще не видела людей.
– Могу я с ней говорить, Ланна?
– Она не знает, как переводить свои мысли в ваши слова. Она потеряла три четверти своих мыслительных излучений и почти не понимает меня. Ей очень плохо, иновременник. Посмотри сам, что сделали с ней отвратительные хавроны.
Ланна повернулся к Салане, что-то ей внушал, слегка повизгивая, – и в попутном мыслям визге было столько нежности и горя, что по одному этому звуку Аркадий понимал, как глубоко он страдает. Она что-то отвечала – тихий стон сопровождал ответ. Потом она стала поворачиваться на спину, Ланна помогал, обхватив здоровой рукой ее плечо.
Даже в бредовом видении Аркадию не могло примерещиться то, что он увидел. Перед ним на спине, беспомощно раскинув руки, лежала маленькая, тоненькая, изящная дилонка. Но это было не одно, а два существа в одном теле: одно – правая половина Саланы, другое – левая ее половина. Единое тело складывалось из двух частей, и две эти части столь разнились, что невозможно было вообразить, что они вообще могут составить что-то физически единое.
Левая половина Саланы – та, которую первой увидел Аркадий, – была телом молодого привлекательного дилона; правая, только сейчас увиденная, была телом старухи – дряхлой, морщинистой и уродливой. Левый глаз, в котором Аркадий увидел страдание и страх, излучал все то же молящее, нежное сияние, глаз правый, тусклый, обезображенный нависшей складкой века, глядел дико и отстраняюще. Из левого, молодого глаза покатились слезы.
– Какой ужас! – воскликнул Аркадий.
– Да, ужас! Ты правильно говоришь, иновременник, ужас! И это моя Салана, самая прекрасная девушка на Дилоне. Вот что с ней сделали мерзкие похитители!
– Разрыв времени, Ланна? – Аркадий понимал, что никакое оружие не способно так страшно изуродовать живое существо.
– Разрыв времени! Он был маленький, когда Салану похитили, она могла прожить еще сотню ваших лет без перевоплощения. Но хавроны, когда их настиг хроноворот, бросили ее у пещеры, она прижалась левым боком к почве и так лежала, пока буря не пронеслась. Хроноворот был короткий, это ее спасло от полной гибели, но вот видишь – жизненное время по-разному потекло в двух половинах ее тела.