Посол вон!
Шрифт:
Между тем один из евнухов решительно показал пальцем на могучую грудь Солнцевского и писклявым голосом произнес.
— Ты, видеть, тебя чик-чик!
— Меня? — удивленно поднял бровь Илюха.
— Нет. За тобой чик-чик, — старательно подбирая слова, поправился говорун.
Илюха, будучи сегодня в весьма миролюбивом настроении, почесал затылок и начал стрелку:
— Э, ребята, где уважение к правилам, к закону? Разве так предъявы кидаются? И потом, вопрос о лишении нашего бойца немаловажного органа должен решаться при стрелке как минимум бригадиров, а не таких шестерок, как вы. Так что, ребята,
Два жителя Бухарского эмирата некоторое время переваривали ответ поодиночке, потом долго совещались на непонятном языке и наконец решительным (насколько это было возможно в их состоянии) тоном упрямо заявили:
— Он видеть, ему чик-чик.
Услышав такой ответ, надежно замаскированный черт нервно вздрогнул.
— Значит, по-хорошему не понимаете... — протянул Солнцевский, смачно потягиваясь и похрустывая косточками. — Тогда будет по-плохому.
Поначалу Илюха собирался сходить за своей любимой палицей. Этим чудным предметом он владел в совершенстве, тут, наверное, сказался опыт общения с бейсбольной битой в прежней жизни. Но в этот момент его организм, еще не до конца оправившийся от вчерашних возлияний, сказал свое решительное «нет». Он справедливо и вполне в доходчивой форме доказал хозяину, что ворочать тяжелое железо, прыгать, уворачиваться от ударов и падать он решительно не готов. Вот когда избавится от последствий пира, тогда пожалуйста, а сейчас ни-ни.
Солнцевский, привыкший полностью доверять самому себе, тут же переиграл ситуацию в свою пользу.
— Мотя...
Верный Гореныш тут же с осознанием своей правоты вежливо подвинул Любаву, подбежал к хозяину и преданно посмотрел на него тремя парами зеленых глаз. Илюха ласково потрепал каждую из голов и, зевнув, молвил:
— Фас.
Мотя, не ожидавший от хозяина такого подарка, резво развернулся к басурманам и плотоядно улыбнулся. Эта чудная улыбка особенно удавалась левой голове. Тут расслабленный хозяин о чем-то вспомнил и остановил Змея.
— Погоди-ка, — проговорил он.
Мотя уставился на Илюху взглядом, полным недоумения пополам с обидой. Мол, вначале дал законную возможность порезвиться, а потом стой? Но Солнцевский, не замечая душевной травмы любимца, обратился к сторонникам кардинальной хирургии.
— Слышь, вы, урюки переспелые. Змей еще маленький, так что если кто-нибудь из вас его хотя бы оцарапает, то будет иметь дело со мной.
— И со мной, — охотно подтвердила Соловейка.
— И со мной, — вставил свое слово из-за спины Изя.
— А вот теперь фас! — махнул рукой Солнцевский.
Гореныш, еще не веря в свое счастье, быстро засеменил к противнику. Мало ли, а вдруг хозяин опять передумает? Когда еще честному Змею выпадет возможность официально кого-нибудь покусать.
Кстати, евнухи бились честно и яростно. Вот только отмахаться от Горыныча и не поцарапать его, было очень даже сложно. Зато Мотя порезвился на славу и совершенно заслуженно одержал победу. Кстати, как исключительно порядочный Змей, в самом начале действа он уравнял шансы с соперниками. Его центральная голова наступила на горло своей лебединой песне, заняла нейтральную позицию и почти никого не кусанула. Только лишь один раз, когда враг бежал, она не удержалась и цапнула его за то место, которое оказалось к ней ближе всего. А то, что несчастный евнух теперь пару недель не сможет сесть, так тут виноват не Мотя, а исключительно стечение обстоятельств.
— Ну вот, правда и восторжествовала, — бодреньким голосом констатировал Изя, выбираясь из-за широкой спины друга. — А то с ножницами пришли, ветеринары недоделанные. Кстати, Любавушка, а что у нас на завтрак, а то у меня уже давно кишка с кишкою говорит. — С этими словами как ни в чем не бывало Изя направился в дом, напевая вполголоса. — В эту ночь решили самураи перейти границу у реки... Так, я что-то не понял, а где мой завтрак?
Солнцевский, еще мгновение назад собиравшийся раскатать коллегу как шары в бильярде, сменил гнев на милость и, похлопав себя по животу, довольно ответил, предварительно подмигнув Соловейке:
— Твой завтрак в надежном месте.
— Нет, постойте, неужели бедному Изе отказано в кухне? Так я вам скажу, что так и нет! У меня молодой растущий организм, и мне просто необходимо усиленное питание!
— Изя, тебе же несколько веков, — напомнил рогатому Илюха, помогая Любаве ставить самовар.
— Это никому не нужные подробности и на суть дела не влияют, — нагло огрызнулся Изя.
— И потом, на довольствие в «Чумных палатах» поставлены только члены «Дружины специального назначения». А вы, гражданин с фингалом, вчера подали заявление об уходе из этой самой дружины.
На секунду Изя оторопел. Но за эту секунду он пришел в себя и обрушился на коллегу целым ворохом эмоций:
— Ой, если в пылу страсти бедный черт сболтнет лишнего, так это уже ему в личное дело записывают? Я был нетрезв, в бреду, и вообще у меня больничный. Так что прошу считать мое невольное высказывание безобидной шуткой, и готов приступить к непосредственным обязанностям богатыря в мирное время. Я там, у бухариков, чисто случайно каких-то трав прихватил, так что новый первач я назову в честь моей любви: «восточное совершенство».
С этими словами Изя решительно поднялся из-за стола, лихо сцапал последний пирожок и, напевая про недобитых самураев, направился к себе в лабораторию. Спустя пару минут на верху раздался душераздирающий вопль.
— Илюха, ... ... мать, ты же эксклюзивный, выставочный образец прикончил! Разве можно столько пить по утрам?
Любава вопросительно посмотрела на старшего богатыря. Она, как женщина передовых взглядов, также не одобряла потребление самогона вообще, а по утрам в частности.
В ответ на этот взгляд Солнцевский только пожал плечами:
— Что я могу сказать... Феофана мы пару дней не увидим.
Победа была одержана, обмыта, похмелена, так что после всей этой суеты Илюха Солнцевский решил заняться своим самым любимым занятием, как на далекой исторической и временной Родине, так и в настоящие былинные времена. А именно: тихо и спокойно побездельничать где-нибудь в тенечке. Для этого занятия как нельзя лучше подходила огромная скамейка рядом с баней, сооруженная по его же наброскам подмастерьями Захара.