Посольский город
Шрифт:
Минувшее, 4
Мне позвонил Хассер.
— Где ты взял мой номер? — спросила я.
— Я тебя умоляю, — сказал он. Голос у него был не слишком испуганный, хотя я постаралась напустить на него страху своими лётчицкими замашками. — Тебя не трудно вычислить. Приходи, выпьем вместе.
— С чего это мне пить с тобой?
— Пожалуйста, — добавил он. — Есть люди, с которыми тебе не мешало бы познакомиться.
Сравнения собирались в уютном, потихоньку ветшавшем районе Послограда, недалеко от развалин. Я отправилась туда долгим
В Чаро-Сити есть трущобы, у которых я прожила дольше, чем мне хотелось бы. Почти все порты, где мне случалось приземляться, тоже расположены вблизи или внутри трущоб: они как пятна проказы, которую переносят из города в город корабли. Так что, когда на вечеринках в Послограде кто-нибудь из местных реформистов начинал лопотать что-нибудь насчёт трущоб, я обычно встревала в разговор.
— Трущобы? — спрашивала я. — Поверьте, друг мой, уж я-то их повидала. Знаете, где я была? В таких трущобах, какие вам и не снились. У нас таких нет.
В Послограде не было оборванных ребятишек, которые пускали бумажные кораблики в колдобинах разбитых дорог, залитых сточными водами; не было тех, кто ради куска хлеба продавал себя иммерлётчикам или туристам с других планет, ни тех, кто за деньги отхаркивал биопиратам образцы своей ДНК или продавал свои органы; глинобитные домишки не тряслись, когда с неба спускались или поднимались в него корабли, и не рушились на головы своим обитателям при каждой второй посадке. Социальная кривая в нашем городе вообще не отличалась крутыми перепадами: имущественные и правовые различия между гражданами были минимальны. Не считая, конечно, служителей и послов.
У нас самые неприглядные районы отличались всеми забытыми настенными экранами и проекторами, которые давно показывали одни и те же куски рекламы, постепенно выходя из строя. Многие рекламировали товары, снятые с производства часы тому назад, и импортные предметы роскоши, о которых мне было известно, что их уже не осталось в природе. Как и везде в Послограде, стены в таких районах покрывал плющ, настоящий и изменённый, и островки местного аналога мха, так что свет, струившийся с экранов и грубоватых объектов общедоступного искусства, был рассеянным, как солнечные лучи, проникающие сквозь кроны деревьев.
Местами из живого ковра, покрывающего стены, торчали выходные отверстия скрытых в толще кирпича и пластона трубок, посредством которых либо выводились наружу звуки рекламы, либо наоборот, запрещённые законом экстремистские идеи закачивались на экран. Я шла, окружённая мерцанием экранов, обрывками поношений Бремена и угроз Уайату и его подчинённым. Болтливый трёхмерный призрак распространялся насчёт свобод, демократии и налогов. Даже Уайат вряд ли воспринял бы всерьёз эти жалкие выходки доморощенных радикалов, хотя наверняка содрал бы с констеблей три шкуры за то, что они не уследили и вовремя не пресекли распространение этих онлайновых граффити.
Я вышла на улицу галантерейщиков, где торговали изделиями из натуральной и альтернативной кожи. У дверей одного магазина, где с ветвей биологически изменённого дерева снимали зрелые кошельки, пахло дубильным веществом и кишками. Мясники работали споро, срезая кошельки, они проделывали в них щёлку, к которой позже будет прикреплена застёжка, вычерпывали внутренности и готовили кожу к дальнейшей обработке. На заднем плане маячили незрелые зонты, глупые предметы роскоши, еженедельно раскрывающие свои энтоморептильные купола. Товары из изменённой кожи были примитивными существами без ртов и анусов, неспособными жить: их внутренности, шлепавшиеся в канаву подле магазина, были непонятны и бессмысленны.
Не меньше дюжины сравнений собрались в кафе-баре под названием «Галстук», куда пригласили и меня. У входа бесконечно маячила вывеска-голограмма: человек, который никак не мог завязать свой шейный платок. Шагнув сквозь него (повинуясь шаловливому росчерку программы, он поднял голову, точно удивлённый, а потом вернулся к своему занятию), я вошла внутрь.
— Ависа! — Хассер был в восторге. — Знакомься… Дариус, который носил вместо украшений орудия труда; Шанита, которой три ночи завязывали глаза и не давали уснуть; Валдик, который каждую неделю плавает с рыбами. — Так он провёл меня по всей комнате. — А это Ависа, — сказал он, — которая съела то, что ей дали.
Разумеется, мы были не единственными сравнениями ариекаев. Они пользовались для этой цели животными и неодушевлёнными предметами: в Послограде был один дом, из которого много лет назад Хозяева сначала вынесли всю мебель, а затем вернули её на места, чтобы сделать возможной какую-то фигуру речи. Расколотый камень, который сделали специально для того, чтобы кто-нибудь мог сказать: это как тот камень, который раскололи и снова склеили. И всё же сравнениями чаще всего служили терранские женщины и мужчины: видимо, в нас было что-то, облегчавшее передачу смысла.
Разумеется, далеко не все сравнения интересовались своим статусом. Насколько я поняла, среди них были один или два служителя. И даже послы. Те никогда не посещали собрания.
— Им не нравится быть частью Языка, — сказал Хассер. — Так они чувствуют себя уязвимыми — им нравится говорить на Языке, но не быть им. Да ещё им пришлось бы водить компанию с простолюдинами. — Его голос звенел тем сложным сплавом уважения и обиды, который я уже слышала раньше и который мне ещё не раз предстояло услышать потом.
Мы беседовали о Языке и о том, что это значит — быть тем, чем мы были. Говорили в основном они: я больше слушала. И старалась сдержать раздражение, которое вызывала у меня их болтовня. Но в конце концов они меня допекли. Сравнения в подавляющем большинстве оказались сторонниками независимости, кто больше, кто меньше. Речь то и дело заходила о невежественной руке Бремена и его безжалостных агентах. Мне это казалось смехотворным, особенно после знакомства с Уайатом.
— Что-то я не заметила, чтобы кто-нибудь из вас отказывался от вещей, которые мы получаем с миабами, — заметила я.