Посредник
Шрифт:
И наконец, в конверте лежала квитанция камеры хранения Паддингтонского вокзала на получение посылки, доставить которую через Атлантику мог лишь кто-то лично. Как эта квитанция попала из Лондона в Хьюстон, он не знал и знать не хотел. Ему это было ни к чему. Зато он знал, что теперь она уже в Лондоне у него в руках. В 11.00 утра он ею воспользовался.
Приемщик в камере хранения не обратил на квитанцию ни малейшего внимания. За день через его руки проходили сотни разнообразных пакетов, саквояжей и чемоданов. Только в случае, если оставленную кладь не забирали в течение трех месяцев, она снималась с
У тихой дороги на окраине небольшого городка, расположенного милях в сорока от центра Лондона, стоял дом. Мосс через день проезжал в условленное время мимо этого дома, и положение стекла в дверце машины с его стороны — поднято, опущено до середины или полностью — сообщало наблюдателю о том, что следовало. Сегодня, впервые за все время, стекло будет полностью опущено. Мосс вставил одну из купленных в Лондоне видеокассет — неприкрытая порнография, но он знал, где добыть и такое, — в видеомагнитофон и устроился поудобнее, предвкушая развлечение.
Энди Ланг вышел из банка в состоянии, близком к потрясению. Немногие оказываются свидетелями того, как их карьера, на которую ушли годы напряженного труда, разбивается у ног на мелкие кусочки. Первая реакция после этого — непонимание, за ним следует растерянность.
Ланг бесцельно бродил по узким улочкам и дворикам, которые прячутся среди грохота лондонского Сити — самого древнего района столицы площадью около одной квадратной мили, являющего собой торговый и финансовый центр страны. Он проходил мимо монастырских стен, слышавших когда-то песнопения францисканцев, кармелитов и доминиканцев, мимо зданий, принадлежавших гильдиям, где собирались купцы, чтобы обсудить мировые проблемы, в то время как чуть дальше, в Тауэре, Генрих VIII казнил своих жен; мимо прелестных церквушек, построенных по проектам Рена после великого пожара 1666 года.
Спешившие мимо него мужчины и хорошенькие женщины, которых попадалось все больше и больше, думали о ценах на товары, игре на повышение и понижение, о едва заметных колебаниях денежного курса — серьезно это или не стоит обращать внимания. Вместо гусиных перьев они пользовались компьютерами, но суть их трудов была все та же, что и столетия назад, — торговля, покупка и продажа вещей, сделанных другими. Этот мир пленил воображение Энди Ланга уже давно, когда он заканчивал школу, а теперь его навсегда вышвырнули из него.
Завтракая в небольшой закусочной на улице Крестоносцев, по которой во время оно ковыляли на одной ноге монахи, подвязав другую к ягодице, чтобы испытать страдания ради вящей славы Господней, Энди решил, что ему делать дальше.
Допив кофе, он отправился на метро в Челси, в свою однокомнатную квартиру на Бофорт-стрит, где предусмотрительно оставил фотокопии документов, привезенных им из Джидды. Когда человеку
Энди не видел причин страдать и безмолвствовать. Пусть теперь немного поволнуется Стивен Пайл, подумал он и послал управляющему филиала в Эр-Рияде письмо, в котором сообщил, что он собирается предпринять.
В конце концов Зик позвонил в 1.20 дня, в самый час пик — как раз когда Ланг допивал кофе, а Мосс был погружен в порнофильм с участием детей, только что отснятый в Амстердаме. Звонил Зик, зайдя в одну из четырех телефонных будок, стоявших у задней стены здания почты в Данстейбле — городке, как и все предыдущие, расположенном к северу от Лондона.
Куинн оделся и был готов еще на восходе солнца, которое в этот день действительно ярко светило в голубом небе. В воздухе чувствовалась лишь легкая прохлада. Было ли Куинну и в самом деле холодно, ни Маккрей, ни Самми спросить не решались, но он натянул джинсы, рубашку, на нее новый кашемировый свитер, а сверху — кожаную куртку на молнии.
— Куинн, я звоню в последний раз…
— Зик, дружище, я смотрю сейчас на большую фруктовую вазу и знаешь что? Она до краев полна алмазами, которые блестят и сверкают, словно живые. За дело, Зик, пора за дело.
Нарисованная Куинном картина на секунду сбила Зика с мысли.
— Ладно, — прозвучало в трубке. — Слушай меня внимательно.
— Нет, Зик. Будем делать, как я скажу, иначе все полетит к чертовой матери…
На кенсингтонской подстанции, Корк-стрит и Гроувенор-сквер слушатели были изумлены. Должно быть, Куинн все же знает, что делает — ведь похититель может повесить трубку! Куинн тем временем продолжал.
— Может, я и подонок, Зик, но я — единственный подонок во всей этой кодле, которому ты можешь верить, и тебе придется мне верить. Карандаш есть?
— Есть. Послушай-ка, Куинн…
— Нет, это уж ты послушай, браток. Я хочу, чтобы ты перешел в другую кабину и через сорок секунд позвонил мне по номеру триста семьдесят — двенадцать ноль четыре. А теперь ИДИ!
Последнее слово Куинн рявкнул что есть сил. Самми Сомервилл и Данкан Маккрей впоследствии говорили, что были поражены не меньше тех, кто подслушивал разговор. Куинн швырнул трубку на рычаги, схватил кейс — алмазы лежали в нем, а ни в какой не фруктовой вазе — и бросился к двери гостиной. Убегая, он повернулся и гаркнул: «Сидеть на месте!»
Изумление, равно как и громкая, властная команда заставили их просидеть неподвижно в течение очень важных для Куинна пяти секунд. Когда они добежали до двери из квартиры, то лишь услышали, как с той стороны в замке поворачивается ключ. Должно быть, он был вставлен в замочную скважину еще перед рассветом.
Куинн пренебрег лифтом и ринулся вниз по ступенькам как раз в тот миг, когда у него за спиной прозвучал первый крик Маккрея, за которым последовал могучий удар ногой в дверь. Среди подслушивающих началось смятение, вскоре превратившееся в истинную панику.