Постник Евстратий: Мозаика святости
Шрифт:
Дневные хлопоты
Открестились, молитвами да поклонами поизлозили мозаичный пол главного храма и поплыли на выход.
У выхода храма крещёный еврей изгибался поклонами, даром что тучен, как тот кабанище. Встретил у дальнего входа, императора свиту встречал, как будто сам басилевс по красной дорожке явился в дом его бедный. Правда, дом его бедным назвать было трудно: белый камень строения очи слепил на полуденном солнце. Местный камень хорош, и везти недалеко. Рабы приносили его с плотов или барж, груженных настолько, что нижние камни пропитывались морскою водой чуть не на треть. Инкерманские каменоломни камень давали и в Херсонес, и везли в метрополию, где константинопольские евреи продавали его богатеям задорого, ибо камень был прочен и бел. Росписи дома кое-где
Один только взгляд при слове «община» протоспафарий (византийский титул ниже патрикия. Но достаточно высокий, типа генерала. Обычно предоставлялся лицам, являвшимися почетными стражниками императора и имевшими право участвовать в торжественных выходах базилевса) Константин бросил на потное, жиром поплывшее личико наместника города, как свита всё поняла: двор императора школой отменной был царедворцев.
Крутость Комнина известна была не понаслышке. Не угодишь, и на плаху. Императора шутки давно были известны: император-солдат оставался солдатом, и кому же хотелось висеть! Ссылка, то счастье, избавление от базилевсного гнева. Взоры свиты мигом в упор перестали замечать тучные стада баранов, что паслись через бухту, строй лоз винограда стал для них словно дикие прутья малины.
Полуденное солнце палило. Эпарх истекал потом, капли которого стекали по бочкообразному тельцу. Сходство с бочкой было разительным: обруч на голове и пояс на месте, где у людей бывает талия, а тонкие ножки едва держат оплывшее тело. Но чёрные глазки зорко держали все: и поведение гостя, и свиту, что в полпоклона от порученца была, держали и город, кто там идет, и как смотрят соседи, и как тянется вереница рабов с пристани на возвышенья холмов. Но вот взгляд базилевсного порученца на слово «община» не углядел: засмотрелся, как дюжий детина отбрасывал пса от порога винодавильни. Пес так забавно вцепился в волосатую ногу, так забавно болтал лапами, что никак не могли обхватить вожделенную ногу ударившего его, что эпарх поневоле заулыбался. Эта улыбка от порученца не ускользнула, и взгляд порученца стал ещё жестче и цепче.
Эпарх перекатнулся на тему обеда: солнце полуденный круг перешло. Намеки на виноградники да еду цель не прошибли и эпарх стал настойчив: желудок просил подогрева. И, как назло, утром не успел перекусить. Как рано увидел, что чуть не перевернулась баржа с драгоценными шкурами нерожденных барашков (каракульчи), так и рванул (а бегал на диво так быстро!), семеня ножонками к берегу моря. Ну, а потом дела другие захлестнули.
Одним из важнейших дел, не делишек, была тайная встреча с советом общины: делили добычу. Очередной караван запыленных рабов, пропавших перекопской полынью да просоленных Сивашем, томился за изгородками, что наспех когда-то сложили на дальней окраине Херсонеса. Ловкий торговец Мехаим сбивал цену, а половец юный, что пленных пригнал, погнался за блеском очей юной рабыни суданской. Её, как диковинку, отдавали на ночь тем, кто был очень нужен или выгоден, потому деньги взял, не считая.
Приятное золото тяжелило карман.
Эпарх был доволен. Половец – тоже. Он недавно научен был койнэ (обиходный греческий язык), страшно гордился перед сотоварищами, томившимися по обычаю за западными стенами Херсонеса. По звычаю да обычаю торги невольниками шли за стенами града. И степнякам так было сподручней дышать степью родимой да подаваться в бега от конницы греков на случай расправы над ними за тайный или вольный грешок перед властью громадного «желтого города».
И грекам привольно вести бесконечный торг вдали от таможни да сборщика податей на торговлю. Экономия велика, так велика, что перевешивала опасность работы с гордыми степняками.
Не раз уж бывало: получит деньжищи степняк удалой, нехристь степной, свистнет товарищам и подается в бега с добычей, что у града прихватит. Ищи потом по степи, откупай душу христианскую у вольницы. Половцы, те что, вот с печенегами было трудно, но ладить пытались – политика! Печенеги трудностей политических реверансов перед вроде далеким, но в сутки прогона близким Константинополем не понимали: дикари они и есть дикари. Недаром половцы лет десять назад громили орду печенежскую, гнали в степи, и пыль поднималась такая, что клочья ее несли от Херсона за море. Битвы сраженья шум за далью не слышен, но скорые волны новых рабов пополнили рынок. Дикари-печенеги и тут дикари: ни толку, ни проку от этих рабов. Бабы, что мужики, в штанах да нечесаных космах, поди, отличи. Невзрачны на вид, худы, сильны только злобой. Скоро от немногочисленных печенежских рабов отказались и вовсе: купишь такого раба, пожалеешь, накормишь, а он ночью неслышно-потиху нож в спину иль петлю на шею благодетелю да и накинет. Вздернешь его за стенами града на зубцах башен столетних, а он да его соплеменники, что редкими стаями вились за стенами града на низеньких лошаденках, только зубы и скалят. Ни страху, ни радости в чёрных диких очах.
Потому не любили херсаки степной вольный народец, не жаловали. Торговать торговали, зачастую успешно, но радости от торгов не испытывали.
Не то половец. Народ смышленый, веселый, на рослых конях смотрелся картинно: светлые волосы ветер степной трепал в стужу и в жаркий полуденный день. Степняки клобуков не носили, в отличие от караколпаков (черные клобуки), что изредка забредали через Тамань на крымские земли. Светлые лица половцев с чуть искоса светлыми же глазами были как то ближе, роднее. Народ хитроват, как и херсак, столь же радушен и торговаться умел.
И за рабами следили, не то, что поганый исчерна черный печенег. Холить не холили, но за рабами следили. Не то печенег: тот предложит на выбор выкуп за волю или к ним перейти на житье постоянно. Кто откажется, сам виноват, что голову отсекут, не жалея. Сам тот выбор избрал, тебе и ответ.
Доволен утренним торгом остался юный половец, по прозванию Атрак: золото так приятно тяготило карман.
А как довольным не быть, раз полон попался хороший: справные девки тешили взор, мамки с дитятями выжили по дороге, рослые мужики бунтовать не хотели, в степях им воли не видно: Дикое поле диким и было. Куда убежать? В степи или аркан половецкий достанет, или, не дай Господи, на аркан печенегов наткнешься. Хоть и разбил их половец лет так с десяток, а все печенежские банды рыскали по степям, искали добычу. Наткнутся этак на невольничий караван, положат и стражу, да и невольников не пощадят. Лишние рты в степи не нужны, раз путь к рынкам Херсона половцы перекрыли. Тому и дошел караван до Херсона спокойно без бунта или погони за давшим стрекача каким-нибудь рослым рабом.
О, Атрак был доволен! Чёрное тело суданки приятно щекотало юношеское тело еще так недавно. Вот дивная девка, кусается, а приятно. Черным черна, только очи да зубы блестят белизной. Атрак было подумал, что не поверят в орде его сказкам про чёрную девку, и решил промолчать. Соврет про гречанок, про светлых русинок или аланок, поди сосчитай, сколько в Херсоне блудных девиц. В каждой корчме, при каждой гостинице они есть. Хочешь, рабыню, но есть и свободны, торгуйся за ночь, сколько хочешь. Нет, хорошо, что койнэ ему удается. Другие из племени рабынями из полона пользуются, пока атаман недосмотрит. В город не входят, боятся. Только зубы и скалят на пришлых девиц, что изредка за ворота города выходят самые смелые да голодные. А что проку от тощей девицы, что думает не о телесных утехах, а корке хлеба горелого да глоточке местного винца. Нет, такая девица ему не нужна.
Атрак опять улыбнулся. Дорого ему обошлась чернокожая краля, да ладно уж: в степи полону навалом, Русь велика, а князья жадобны, добыча сама в руки идет, да еще и сезон. Степь расцветала красками алыми маков, жёлтыми глазками дикой ромашки. Зелень степи ветер клонил так красиво, и моря не надо. Атрак видел море не раз, а что в нём красивого? Что так херсаки свое море лелеют? Вода и вода, да еще и солёная: ни коню дать напиться, ни самому глотка выпить. Степь, то дело другое! Дали великие, степи безмежные, травы густые с седым ковылем. Там и лошади вольно, и самому есть где прилечь, где присесть, а где и набег сотворить. Степь все покроет.