Постовой дневник

«У меня большой опыт проигранных сражений», – говорил главный герой фильма «Семь самураев» Куросавы. Вполне христианская самооценка по честности и мужеству. Что мы можем сказать о себе? Разве не то же самое? Сколько раз восставали на душу различные похоти, лень, гневливость, злое уныние. И в большинстве случаев даже боя не было. Была очередная капитуляция. Если же бои случались, то большинство их были проиграны. Это факт. И весь Великий пост, представляющий из себя не столько отдельную стычку, сколько целую длительную военную кампанию, тоже был многократно проигран.

Этот пост

для меня особый. Сейчас мне 49 и в конце года, даст Бог, будет 50. У евреев принято отмерять временные отрезки не в десятичной системе, а в библейской – семеричной. 7, 14, 21 и так далее. А «святое святых» этого подсчета, его «небо небес», попадает на «семью семь», то есть на 49.

Это самый главный период возраста человека, когда по большей части о нем все ясно. Следующий год, 50-й, юбилейный. Год разрывания долговых расписок, год отпускания рабов на свободу. И надо этот пост, поместившийся между моими сорока девятью и пятьюдесятью, постараться провести лучше. Кстати, о еврейском способе счета лет я не в Талмуде прочел, а у Яноша Корчака в дневнике. Специально оговариваюсь для находящихся в поиске тайной приверженности моей или кого-то еще иудаизму, исламу или католицизму. Полстолетия – столь аккуратная и ровная дата, что мимо нее и ни один атеист равнодушно не пройдет. Так что я надеюсь и на этот год, и на этот пост. Вернее, на свою твердость в этом посту и в этом году. А совсем вернее, на Божью милость и в посту, и во всем году, и в этой жизни, и в будущей.

На Божью милость.

В этом году меня уже полтора месяца мучает подагра. Мстит, пожалуй, за отсутствие приступов в прошлом году и за многочисленные нарушения режима питания. Это сильно сказывается на службах. А сейчас поклоны. Помню многих священников-стариков. На великом повечерии и на молитве святого Ефрема они с трудом становились раз на колени, а потом вставали по окончании всего молитвословия. Или кланялись в пояс, а народ все понимал и бил в храме полноценные поклоны. Вот уже не думал, что доживу до подобных вынужденных упрощений.

Кстати, согбенное положение тела при полном земном поклоне (так, чтоб чело касалось земли) означает крайнее смирение перед Богом. Смирение до праха, «до зела». А восстание от земли означает распрямление жизни, исправление через покаяние. При этом можно читать стих из 145-го псалма «Господь возводит низверженных». Этот псалом должны все знать. Он поется на втором антифоне воскресной литургии. Начинается со слов «Хвали, душа моя, Господа».

Прочли первую часть Великого канона. Длительность поста кажущаяся. Не успеешь оглянуться, как будет Мариино стояние, Похвала Богородицы, Вход Господень в Иерусалим и Страстная. Кто расслабится в начале, думая, что еще много дней впереди, тот очередной раз не сумеет попоститься.

Весь канон – сплошная отсылка к текстам Священного Писания. Бесконечные образы Моисея, Лавана, Иосифа, Иакова, Мелхиседека, Лота и прочих делают канон совершенной китайской грамотой для тех, кто не знает даже букву святых книг, фабулу библейских историй. Не то что их тайный и духовный смысл. И после этого остаются еще во множестве люди, считающие чем-то ненужным чтение Ветхого Завета. Не убеждает их двойное упоминание ветхозаветных текстов в «Символе веры» (Христос воскрес «по Писанию» и Дух Святой говорил «через пророков»). Не убеждает и насыщенность канона Андрея Критского образами святых книг. Для меня это очень странно.

Все знакомые священники говорят, что у них храмы полны народа на каноне. Отрадно. Как бы ни было, а «помилуй мя, Боже» в одной только Москве десятки (а может, сотни?) тысяч людей ежедневно произносят. И значит есть праведники, потому что кто еще праведник, если не человек кающийся.

Недавно в разговоре с одним литературоведом:

Он: Почему потуги русской литературы изобразить положительного героя либо превратились в фальшь и казенщину (советский период), либо просто заглохли (Гоголь и натуральная школа)?

А я думаю в ответ: потому что не идеал надо изображать. Идеал вполне изображен Евангелием. Это Христос, Который насколько доступен, настолько же и недостижим. Надо изображать кающегося человека. Вот чего не хватало до революции и что, естественно, отсутствовало после Октября.

Самый драгоценный тип человека – это кающийся, так старец Амвросий о Достоевском говорил.

Должна радовать мысль, что в эти дни со всего мира в небо поднимаются миллионы покаянных вздохов. Уж когда-когда, а в Великом посту нас, православных, «раздирающих не одежды, но сердца перед Господом», реально много.

После канона говорил с людьми о том, что подлинная церковная молитва соединяет в себе и радость о Господе, и покаяние. В службе иконе Почаевской: «О гресех наших восплачем, братие. О милосердии же Божием возрадуемся».

В начале повечерия: «С нами Бог! Поймите, народы, и покоритесь! Замышляйте замыслы, но они разрушатся. Составляйте советы, Господь их разорит! Покоряйтесь, ибо с нами Бог!» Эти слова родились в сердце пророка, жившего в маленьком народе, со всех сторон окруженном могучими империями. Какое удивительное дерзновение!

А в конце повечерия: «Господи сил, с нами буди! Кроме Тебя, у нас нет помощников. Господи Саваоф (это и есть Господь сил), помилуй нас».

То есть великое дерзновение (Бог с нами, и мы все можем) сменяется великим смирением (не отступай от нас – мы без Тебя ничто).

Так же и в великом славословии. Начинается «хвалим Тя, благословим Тя, кланяемся Тебе, славословим Тя». А заканчивается: «Исцели душу мою, яко согреших тебе».

Видимо, есть внутренний закон молитвы: начнешь со славословия и хвалы – заканчивай смиренным покаянием. Начнешь с покаяния – переходи помалу к славословию.

Если будем только хвалить, выродимся в дерзкое сектантство.

Если будем только каяться или, что хуже, изображать кающихся – тоже выродимся, только уже в унылое сектантство.

Канон прочитан. И четыре первых дня, как всегда, пролетели быстро. Жизнь пролетает стремительно, и на примере стремительного пролета Великого поста это очень заметно.

Сегодня весь день какая-то весенняя слабость. Невозможно заставить себя взять в руки псалмы или что-то другое из Писания. Ловлю себя на мысли, что если бы не обязательные службы в храме, то львиная доля жизни прошла бы вообще без молитвы, в расслаблении от уныния и лени, в неспособности заставить себя трудиться.