Постсоветская комедия
Шрифт:
– Не больно и надо, – пропищал комар и добавил: Слушай, красавица, а что дашь, если я тебе чудо покажу?
– Какое там чудо? Чудес не бывает, – лениво пробормотала муха.
– А если бывает, что дашь? – не унимался комар.
– Говорю тебе, не бывает! Я всю жизнь ждала чуда!.. И где оно?
– Ну, а если я все-таки тебе покажу чудо, дашь кровушки попить? Немножечко. Смотри, как исхудал.
– Да бери, жалко что ли этого добра. Но только ты мне сначала его, это самое, покажи.
У комара после слов мухи потекли слюнки, чуть не захлебнулся.
– Ну, где твое чудо? – недоверчиво прожужжала муха, недовольная тем, что ее сдвинули с места, при этом она вновь рыгнула.
Комар загадочно улыбнулся, закатил глазки, набрал в свою грудную клеточку воздуха, подпрыгнул, разлетелся и с силой ударился о стекло.
– Видишь, воздух окаменел! – пропищал он, рухнув на подоконник.
– Не может быть! – в полном недоумении пробормотала муха. – А ну, дай-ка я!
И муха повторила то же самое.
Потом они повторили то же самое вместе. Потом еще раз. И еще! Всякий раз они в полном недоумении смотрели друг на друга, и недоумение рождало желание повторного эксперимента. Комар, доказывавший свое право первооткрывателя, при этом чуть не получил сотрясение мозга. А муха, совершенно обезумев, совсем забыла о своем спутнике.
Наконец, комар выдержал паузу и довольный улетел, совершая во время полета очень странные виражи то вправо, то влево.
Муха еще долго продолжала биться, пинаться ногами, терять координацию, падать, недоумевать снова биться. Наконец, совершенно обессилев, она рухнула на подоконник и в полном потрясении прошептала:
– Вот он, конец света! – и приготовилась умирать.
Но конец света должен наступать, а поскольку он не наступал, то муха осторожно приоткрыла один глаз и осмотрелась. И получила новый удар и новое потрясение, обнаружив в углу окна паутину с висящими вверх ногами, такими же, как она, мухами!
– Во, чего вытворяет, садист проклятый, ирод-многоженец!.. Вот она, долюшка незамужних на всем бывшем постсоветском пространстве: умертвил, да еще и выставил, словно на продажу. Нет на него правоохранительных органов!.. Хоть бы пришли что ли снова красно-коричневые. Тогда бы поспокойнее было. Тогда бы мы уж точно знали, что бояться нужно только красно-коричневых. А сейчас, не знаешь, кого и бояться, – и муха потеряла сознание.
Утром я навел порядок в квартире, убрал паутину с окна, очистил сознание от глупых и припадочных мыслей, исключил сепаратизм дурных и озабоченных мыслей, сбросил с себя одежды страха и принял душ. «Хорошо чувствовать себя свободным», – подумал я. Позже я эту мысль уточнил, и она зазвучала примерно так: «Хорошо чувствовать себя освобожденным, ведь только освобожденный сможет понять цену свободы и соответствующим образом ею воспользоваться».
У многих, наверное, сложилось впечатление, что я ничего в этот день не делал. Делал. Но делал то, что делают другие, поэтому этот момент опускаю, давайте сосредоточимся на
Как видите, я даже ударился в философию. Но философия моя, как, наверное, философия и всех остальных, добралась до мысли о сладкой и счастливой жизни и никак не захотела двигаться дальше!
Наступил вечер. Я разобрал кровать и лег. Светлая и холодная простыня, напомнившая мне экран кинематографа, кинематографа, с которым пришлось на длительное время расстаться, быстро согрелась. Я перевернулся на другой бок и, со словами «И пусть мне приснятся эротические сны», закрыл глаза.
Мне не сразу удалось уснуть. Наверное, потому что подумал о жене. Она должна была скоро вернуться.
Проснулся я с полным убеждением начать новую жизнь. Чтоб исключить даже малое сомнение в своей готовности к новой жизни, чтоб потом уже совсем была полностью идеальная жизнь, я надел единственный костюм и незамедлительно отправился к психиатру в клинику, провериться.
– Подождите немного. Профессор сейчас подойдет, – сказали мне на лестничной площадке, возле его кабинета.
– А я уже давно здесь! – ответил профессор.
– Ой, извините, коллега, не заметил.
– Здравствуйте, – обратился ко мне профессор, словно школьник, спрятав за спину сигарету.
– Здравствуйте, – поздоровался я.
– Профессор, – представился профессор.
Я не стал представляться. Я почему-то решил, что меня все здесь давно знают. И я всех знаю, только забыл. К тому же, у них, наверняка, лежала моя учетная карточка.
– Ну что ж, прошу ко мне в кабинет, – вздохнул профессор, продолжая стрелять взглядом то на сигарету, то в мою сторону.
Дождавшись, пока я направлюсь к кабинету, профессор резким движением достал сигарету, сделал последнюю затяжку, закашлялся, сконфузился и, брезгливо отбросив сигарету в сторону, пояснил:
– Курить вредно! Я курю только в целях эксперимента!
Мы зашли в кабинет. В глаза сразу же бросились носилки на колесиках и рабочий профессорский стол. На носилках лежали, собранные в кучу, сырые липкие человеческие волосы. Тут же стоял человеческий скелет. На стенах висели разные плакаты с изображениями человеческих органов. На столе внимание привлекал обыкновенный молоток. Сердце мое сжалось! Нет, я, конечно же, понимал, все, что здесь будут делать со мной, делали и с другими, но это как-то не успокаивало.
– Травмы и ушибы были? – надевая резиновые кроваво-красные перчатки, поинтересовался профессор.
– Как? – не расслышал я.
– Травмы и ушибы были? – взяв молоток, повторил профессор, при этом он улыбался.
Я сглотнул и отрицательно мотнул головой.
– Странно, очень странно, – произнес профессор и, прицелившись молотком, добавил: Смотрите прямо между глаз.
И продолжил целиться. И стал перемещать молоток из стороны в сторону. Потом встал и почему-то осмотрел мою голову сверху, словно подбирал другое место в качестве мишени. Улыбка с лица профессора спала, он разочарованно произнес: