Поступь хаоса

Несс Патрик

Я удивленно поворачиваюсь:

— Чего?!

Она продолжает злобно шептать:

— Каждый раз, когда ты думаешь: «Ах, у нее внутри сплошная пустота», или: «Да она ничего не чувствует», или: «Может, бросить ее с этой парочкой?», я все слышу, ясно?! Я все твои дурацкие мысли слышу! И понимаю куда больше, чем ты думаешь!

— Ах так?! — шепчу я в ответ, хотя Шум мой вовсе не шепчет. — А каждый раз, когда ты что-нибудь думаешь

или чувствуешь, я ничего не слышу, ясно? И как прикажешь тебя понимать? Откуда я должен знать, что у тебя на уме, если ты все скрываешь?

— Я не скрываю! Я просто веду себя как нормальные люди.

— Здесь это не нормально, Ви.

— А ты-то откуда знаешь? Смотрю, тебя удивляет чуть ли не все, что тебе говорят! У вас там вапще школ нету? Ты хоть что-нибудь знаешь?

— Людям не до истории, когда они пытаются выжить! — выплевываю я, чуть не задыхаясь от обиды.

— А вот и неправда, именно в такие времена история важней всего, — говорит вернувшаяся к столу Хильди. — А если ссоритесь вы только потому, что устали, значит, устали вы до полусмерти. За мной!

Мы с Виолой злобно пялимся друг на друга, но послушно встаем и идем за Хильди в большую общую комнату.

— Тодд! — лает Манчи, не отрываясь от бараньей косточки, которой угостил его Тэм.

— Гостевые комнаты у нас приспособлены под другие цели, — говорит Хильди. — Такшто обойдетесь этими софочками.

Мы помогаем ей застелить постели: Виола все еще дуется, а мой Шум насквозь красный.

— Ну а теперь, — говорит Хильди, когда мы заканчиваем, — извинитесь друг перед другом.

— Что? — переспрашивает Виола. — С какой стати?

— Это вапще не ваше дело! — бормочу я.

— Нельзя засыпать с обидой в сердце, — подбоченившись, объясняет Хильди. Такое ощущение, что она не сдвинется с места, пока мы не извинимся. И будет громко хохотать, если кто-то попытается ее сдвинуть.

Мы с Виолой молчим.

— Он спас тебе жизнь или нет? — спрашивает Хильди Виолу.

Та опускает глаза и соглашается.

— Вот именно, спас! — говорю я.

— А она спасла твою, так? На мосту.

Ой!

— Вот именно, «ой», — говорит Хильди. — Неужели вы не понимаете, как много это значит?

Мы молчим.

Хильди вздыхает.

— Ладно. Двух таких взрослых щенят вполне можно оставить извиняться наедине. — Она уходит, даже не попрощавшись.

Я отворачиваюсь от Виолы, а она от меня. Разуваюсь и залезаю под одеяло (Хильдины софочки оказались всего-навсего диванами). Виола делает то же самое. Манчи запрыгивает на мой диван и укладывается в ногах.

Тишину нарушает только мой Шум да потрескивание огня в камине — зачем он нужен непонятно, на улице и так жарища. Сонце только-только начинает садиться, но подушки и простыни такие мягкие, а в комнате так тепло, что глаза сами слипаются.

— Тодд? — окликает меня Виола со своего дивана.

Я тут же просыпаюсь.

— А?

Секунду она молчит — может, раздумывает, как лучше извиниться?

— В твоей книжке написано, что нам делать в Фарбранче?

Мой Шум немного краснеет.

— Тебе-то какое дело, что написано в моей книжке? Она моя, и писали ее для меня.

— Ты помнишь, как первый раз показал мне карту? В лесу? — спрашивает Виола. — И сказал, что нам надо добраться до этого поселения? Помнишь, что было написано под ним?

— Конечно.

— Что?

Вроде она спрашивает без всяких подковырок, но ведь это именно подковырка, так?

— Спи давай, — говорю я.

— Там было написано «Фарбранч», — говорит Виола. — Это название места, куда мы вроде как идем.

— Заткнись. — Мой Шум опять начинает сердито жужжать.

— Не надо стыдиться того…

— Сказал же, заткнись!

— Я могу помочь…

Я резко встаю и сбрасываю на пол Манчи, сдираю постель с дивана и ухожу в комнату, где мы ели. Бросаю тряпки на пол и ложусь спать — подальше от Виолы и ее бессмысленной злой тишины.

Манчи остается с ней. Неудивительно.

Я закрываю глаза, но еще целую вечность не могу уснуть.

А потом, видимо, засыпаю.

Потомушто я опять на болоте, но это одновременно и город, и наша ферма. Вокруг меня стоят Бен, Киллиан и Виола и хором твердят: «Что ты здесь делаешь, Тодд?» И Манчи лает: «Тодд! Тодд!», — а потом Бен хватает меня за руку и тащит к двери, Киллиан обнимает за плечи и толкает на тропинку, а Виола ставит зеленую коробочку под дверью нашего дома, и в эту секунду ее вышибает мэр на коне, а за спиной Бена вдруг появляется крок с лицом Аарона, я ору «НЕТ!» и…

Просыпаюсь весь в поту, сердце бьется как сумасшедшее. Мне кажется, что если я открою глаза, то увижу над собой мэра и Аарона.

Но это только Хильди.

— Ты чего здесь забыл?! — вопрошает она, стоя в дверях. Из-за ее спины бьет такое яркое сонце, что я заслоняю глаза рукой.

— Тут удобней, — бормочу я в ответ, сердце все еще колотится.

— Ну-ну, рассказывай, — говорит Хильди, читая мой сонный Шум. — Завтрак на столе.

Запах жареного бараньего бекона будит Виолу и Манчи. Я выпускаю пса на утреннюю прогулку, но с Виолой мы даже словечком не перекидываемся. Пока едим, па кухню заходит Тэм — он, наверное, кормил овец. Будь я дома, занимался бы сейчас именно этим.

Дома.

Ладно, неважно.

— Поживей, щенок! — говорит Тэм, бухнув передо мной чашку кофе. Я выпиваю, не поднимая головы.

— Там никого? — спрашиваю я.

— Ни шепоточка, — отвечает он. — И день, скажу я тебе, прекрасный.

Я поднимаю взгляд на Виолу, но та на меня не смотрит. За все это время — пока умывались, ели, переодевались и укладывали заново сумки, — мы так и не сказали друг другу ни слова.

— Удачи вам обоим, — говорит Тэм на прощание. — Отрадно видеть, как два человека, у которых на всем белом свете никого не осталось, находят друг друга.