Поступь империи
Шрифт:
– Ясно ваша милость.
– Вот и хорошо! Смотри не разочаруй меня, Корзенюшка, у меня разговор короток…
– Конечно, ваша милость!
– Жду от тебя весточки. Хотя не надо, я думаю и так все узнаю. А теперь прощай, и смотри, чтобы дело выгорело!
– Конечно ваша милость,– вновь повторил Корзень, ощущая как местечко под сердцем, потихоньку холодеет.
Гость Головы вышел на улицу, тут же в сопровождении охраны отправился по восточной дороге, оставляя между собой и хутором разбойников все большее расстояние.
– Голова, там паренек к тебе,– без стука вошел первый
– Веди,– устало сказал главарь.
Через минуту перед столом стоял молодой юноша весен семнадцати.
– Я провожу вас по пути, чтобы на солдат не напороться,– первым делом сказал юноша главарю банды.
– Когда нам собираться? Когда будут подводы?– спросил Корзень.
– Через пару дней подойдут.
– Что ж время есть…
Алексей Романов – Иван Пестерев.
Как обычно бывает, многое в жизни непонятно и неясно, даже не беря в расчет, душу такого существа как женщина. Про них разговор особый, частенько заканчивающийся для спорщиков головной болью и продолжающимся, как и встарь непониманием. Ну да ладно, оставим премудрости философам и примемся за более «легкие» задачи.
В последнее время, просыпаясь, я все чаще начинаю прокручивать в голове те мысли, которые навевают сновидения. Причем надо заметить, у меня никогда, то есть в ТОЙ жизни, не было снов, ни плохих, ни хороших, словно стоял барьер, который запрещал им появиться у меня в голове. Хотя может дело во мне? А впрочем, чего гадать? Что было, то было, сейчас же передо мной с каждым новым сном открываются все новые горизонты для просторов мысли.
Одни сновидения ничего не дают, никакой полезной информации, друге наоборот заставляют немного по-другому смотреть на вещи в мире. Вот и сегодня мне снилось что-то в этом роде, правда, назвать приятным, то, что мне снилось, я бы не решился, но вот смысл и даже больше, был в этом выверте мозга однозначно…
В темной комнате квартиры я сижу я кресле и внимательно смотрю в телевизор, идет передача. Силуэты меняют друг друга, даже не успев замереть на месте, но, в конце концов, один из режущих глаза кадров замер на месте, давая зрителю оценить всю обстановку целиком.
Стоит памятник воинам, погибшим на Второй Мировой войне, а вокруг него, словно сытые удавы, стальные тросы, пружиня и дергаясь начинает его наклонять, до того момента, когда он уже сам начинает заваливаться.
Солдат в шинели, сжимающий ППШ в руках, медленно наклоняется и падает, ломая ствол своего оружия. К нему подлетают молодые пацаны с ломами и начинают усиленно, с каким-то яростным азартом долбить его, хотя ломы в их руках не причиняют ему вреда, мое сердце сжимается от боли, видя, как потомки тех людей, которых спасли русские воины, издеваются над нашей памятью, втаптывая в грязь нас самих. Кадр меняется и теперь на фоне упавшего воина стоит бритоголовый молодой паренек, в черной куртке с красной повязкой на рукаве, на которой была изображена свастика. Он с улыбкой говорил о таких вещах, которые мне и в кошмарах не могли присниться, я сидел и стонал,
Пара свечей тлела в моей комнате, слегка освещая ее. Сон и явь смешивались, погружая меня в какую-то дремоту. Однако я по-прежнему ощущал, что не сплю, но и не бодрствую. После воспоминания о сломанном памятнике перед моими глазами поплыли новые картинки видений. Скорость их «пролистывания» возрастала с каждым мгновением, пока не появилась картинка с пылающим городом, из руин которого чадили тяжелые столбы дыма. Изображение замерло и поплыло, увеличиваясь с каждой секундой, до того размера, когда все можно прекрасно рассмотреть, но дотянуться, увы, нельзя.
Город пылал, разрушенные дома стояли по всему городу, в этом аду уже не осталось ни одного целого здания, всюду были видны воронки взрывов. По домам змеились трещины того, и гляди готовые обрушить едва стоящие обломки бетонных сооружений. Груды металла валялись искореженными изваяниями, давным-давно выгоревшие дотла, ставшие братской могилой сотням солдат, заживо сгоревших в этих монстрах.
Холодный пот заливал мне глаза, наконец, мне удалось избавиться от наважденья. Руки сжимают подлокотники кресла с такой силой, что я не чувствую своих пальцев. По спине течет ручек пота, а в голове до сих пор стоят картины возможного будущего.
«У меня есть выбор…»
«Да нет у тебя выбора! И ты сам об этом знаешь!– хотел я закричать, но не мог, четко понимая, что все мои слова уйдут в небытие, которое никогда не должно наступить».
– Такого будущего не будет! Не будет…
«Сон, спасительный сон,– глаза закрываются сами собой, погружая меня в сладостное забвение».
…Проснулся я оттого, что по лицу мазнул лучик солнца, пробив брешь в сладостном забвении. Новый день, новые свершения, жаль только воспоминания о кошмарах никуда не делись, хотя быть может оно и к лучшему, о таком надо помнить. Между тем, не смотря ни на что, солнечный зайчик играет на стене, отражаясь от клинка моей шпаги, мерно покачивающейся на подставке, словно непонятная неваляшка.
– Пора вставать,– наконец сказал я сам себе, отводя взгляд от скачущего по стене зайчика.
Перед кроватью около изголовья лежит одежда, чистая, выглаженная и ко всему прочему надушенная духами. Не сказать, конечно, что мне не нравиться, но все же одно дело, когда запах едва уловим, а совсем другое, когда он разит лучше шпаги. Определенно сия мода мне не нравится!
– Надо бы Никифору намекнуть, что усердие – это конечно хорошо, но вот слишком уж перегибать палку не стоит,– поставил себе зарубку в памяти.
Облачение в одежды заняло минут десять, все же всякие рюшечки очень мешают, но ничего не поделаешь – мода! Привычно пристроив ножны с саблей на правом бедре, все же я левша как никак, и только после этого взял со стола маленький колокольчик.
– Что изволит Ваше Высочество?– спрашивает Никифор, кланяясь.
– Ко мне мои друзья не приходили?– спросил я, продолжая одеваться, точнее обуваться.
– С самого утра в гостиной, куда вы и велели провожать всех ваших друзей, вас ожидают Николай Павлович, Александр Федорович и барон Либерас.