Посвящается вам

Окуджава Булат Шалвович

1981

«Собрался к маме — умерла…»

* * *

Собрался к маме — умерла, к отцу хотел — а он расстрелян, и тенью черного орла горийского весь мир застелен. И, измаравшись в той тени, нажравшись выкриков победных, вот что хочу спросить у бедных, пока еще бедны они: собрался к маме — умерла, к отцу подался — застрелили… Так что ж спросить-то позабыли, верша великие дела: отец и мать нужны мне были?.. …В чем философия была?

1983

«Не слишком-то изыскан вид за окнами…»

* * *

Не

слишком-то изыскан вид за окнами, пропитан гарью и гнилой водой. Вот город, где отца моего кокнули. Стрелок тогда был слишком молодой. Он был обучен и собой доволен. Над жертвою в сомненьях не кружил. И если не убит был алкоголем, то, стало быть, до старости дожил. И вот теперь на отдыхе почетном внучат лелеет и с женой в ладу. Прогулки совершает шагом четким и вывески читает на ходу. То в парке, то на рынке, то в трамвае как равноправный дышит за спиной. И зла ему никто не поминает, и даже не обходят стороной. Иные времена, иные лица. И он со всеми как навеки слит. И у него в бумажнике — убийца пригрелся и усами шевелит. И, на тесемках пестрых повисая, гитары чьи-то в полночи бренчат, а он все смотрит, смотрит, не мигая, на круглые затылочки внучат.

1966

Звездочет

Что в подзорные трубы я вижу, поднимаясь на башню во мгле? Почему так печально завишу от чего-то былого во мне? И, смотря с высоты виновато на уснувшую пропасть Арбата, отчего так поспешно и вдруг инструмент выпускаю из рук? Спят в постелях своих горожане, спят с авоськами, спят с гаражами, спят тревожно на правом боку… Изготовилось тело к прыжку. Вон из пятен ночного тумана появляется вдруг вдалеке моя стройная старая мама — чемоданчик фанерный в руке. Он, пожалуй, минувшая мода, но внутри, словно в дебрях комода, что давно развалиться готов, фотографии прежних годов. Память, словно ребенок, ранима и куда-то зовет и зовет… Все печально, что катится мимо, все банально, что вечно живет. И живу я вот с этой виною на двадцатом ее этаже между тою и этой войною, не умея спуститься уже.

«Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать…»

* * *

Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать Восхищения увиденным не в силах я сдержать. Кораблями из минувшего плывут ее дома, будто это и не улица — история сама. Но когда в толпе я шествую по улицам Москвы, не могу сдержать отчаянья, и боли, и тоски. Мои тонкие запястья пред глазами скрещены, будто мне грозят несчастья с той и с этой стороны. Как нелепа в моем возрасте, при том, что видел я, эта странная раздвоенность, растерянность моя, эта гордая беспомощность как будто на века перед этой самой Пятницкой, счастливой, как река.

«Переулок Божественным…»

* * *

Переулок Божественным назван мной для чего? Чтобы слогом торжественным возвеличить его? Для того, чтоб из вымысла на московскую твердь как волной его вынесло посиять, пошуметь? Видно, прозвище прежнее без опоры в судьбе: так, пустое, небрежное, ни тебе — ни себе. Видно, прежнее прозвище — как чужак меж людьми: у него не допросишься ни воды, ни любви… А в сегодняшнем имени есть сиянье из тьмы, что-то доброе, сильное, что утратили мы. Просто есть в нем для города  не на год, не на час что-то вечное, гордое, словно это про нас.

«Гомон

площади Петровской…»

О. В. Волкову

* * *

Гомон площади Петровской, Знаменка, Коровий вал — драгоценные обноски… Кто их с детства не знавал? Кто Пречистенки не холил, Божедомки не любил, по Варварке слез не пролил, Якиманку позабыл? Сколько лет без меры длился этот славный карнавал! На Покровке я молился, на Мясницкой горевал. А Тверская, а Тверская, сея праздник и тоску, от себя не отпуская, провожала сквозь Москву. Не выходят из сознанья (хоть иные времена) эти древние названья, словно дедов имена. И живет в душе, не тая, пусть нелепа, да своя, эта звонкая, святая, поредевшая семья. И в мечте о невозможном словно вижу наяву, что и сам я не в Безбожном, а в Божественном живу.

Сентябрь

Чем дальше от Москвы, тем чище дух крестьянства, тем голубей вода, тем ближе к небесам. Гармоники лесной завидно постоянство, и гармониста чуб склоняется к басам. Мелькают пальцы в ряд, рискованно и споро, рождается мотив в сентябрьском огне, и синие глаза как синие озера… Но бремя тяжких дум на их песчаном дне. Как сладко в том краю, чужих невзгод не зная. Чем ближе к небесам — тем ненаглядней твердь. И плачет о своем гармоника лесная, и на ее слезу попробуй не ответь.

«В чаду кварталов городских…»

* * *

В чаду кварталов городских, среди несметных толп людских на полдороге к раю звучит какая-то струна, но чья она, о чем она, кто музыкант — не знаю. Кричит какой-то соловей отличных городских кровей, как мальчик, откровенно: «Какое счастье — смерти нет! Есть только тьма и только свет всегда попеременно». Столетья строгого дитя, он понимает не шутя, в значении высоком: вот это — дверь, а там — порог, за ним — толпа, над ней — пророк и слово — за пророком. Как прост меж тьмой и светом спор! И счастлив я, что с давних пор все это принимаю. Хотя, куда ты ни взгляни, кругом пророчества одни, а кто пророк — не знаю.

1963

«Я умел не обольщаться…»

* * *

Я умел не обольщаться даже в юные года. Но когда пришлось прощаться, и, быть может, навсегда, тут уж не до обольщений в эти несколько минут… Хоть бы выпросить прощенье, знать бы, где его дают. Не скажу, чтоб стал слезливей с возрастом, но всякий раз кажется, что мог счастливей жребий выпросить у вас. Впрочем, средь великолепий, нам дарованных судьбой, знать, и вам не выпал жребий быть счастливее со мной.

«Взяться за руки не я ли призывал вас, господа?..»

* * *

Взяться за руки не я ли призывал вас, господа? Отчего же вы не вслушались в слова мои, когда кто-то властный наши души друг от друга уводил?.. Чем же я вам не потрафил? Чем я вам не угодил? Ваши взоры, словно пушки, на меня наведены, словно я вам что-то должен… Мы друг другу не должны. Что мы есть! Всего лишь крохи в мутном море бытия. Все, что рядом, тем дороже, чем короче жизнь моя. Не сужу о вас с пристрастьем, не рыдаю, не ору, со спокойным вдохновеньем в руки тросточку беру и на гордых тонких ножках семеню в святую даль. Видно, все должно распасться. Распадайся же… А жаль.