Посылка
Шрифт:
Некоторые люди умеют читать между строк. Конрад умел слушать между слов.
Это качество сделало его одним из немногих людей, которым Эмма могла открыться. Он знал ее прошлое, ее тайны, знал про ее бурную фантазию. Она рассказала ему про Артура и психотерапию, которая, как считала Эмма, помогла ей избавиться от воображаемых друзей и других видений. Сейчас она уже не была в этом уверена.
– Я не справлюсь, Конрад.
– Ты должна.
По многолетней привычке Эмма потянулась за прядью волос, чтобы намотать на палец, – но ее шевелюра была еще слишком короткой.
Прошло
Конрад так настойчиво посмотрел на Эмму, что ей пришлось отвести взгляд.
– Иначе я не смогу помочь тебе, Эмма. После всего, что случилось.
«После всех этих трупов. Я знаю».
Эмма вздохнула и закрыла глаза.
– С чего мне начать?
– С самого плохого! – услышала она в ответ. – Вернись в те воспоминания, которые причиняют тебе особенную боль.
Слеза скатилась из-под век, и Эмма открыла глаза.
Уставилась в окно. Какой-то мужчина вел по берегу дога на поводке. Издали казалось, что большая собака раскрыла пасть и ловит языком снежинки, но Эмма была не уверена. Она лишь знала, что предпочла бы оказаться там, на улице, с мужчиной, догом и снегом под ногами, где наверняка не так холодно, как у нее на душе.
– Хорошо, – произнесла она, хотя в том, что последует, не было ничего хорошего. И наверное, уже никогда не будет, даже если она переживет этот день, в чем в настоящий момент сомневалась.
– Не знаю, для чего все это. Ты ведь присутствовал на допросе.
По крайней мере, на втором круге. Сначала Эмма давала показания одна, но, когда вопросы сотрудницы полиции стали все более скептическими и Эмма вдруг почувствовала себя не свидетельницей, а обвиняемой, она потребовала адвоката. В отличие от Филиппа, которому пришлось бы ехать всю ночь, чтобы добраться до нее из Баварии, где он находился в командировке, ее лучший друг уже полвторого был у нее в больнице.
– Ты же присутствовал там, когда я давала показания сотруднице полиции и подписывала протокол. Ты знаешь, что Парикмахер сделал со мной в ту ночь.
Парикмахер.
Какое безобидное прозвище дала ему пресса. Как если бы мужчину, который сдирает кожу с женщин, назвали негодяем.
Конрад помотал головой:
– Я говорю не о той ночи в отеле, Эмма.
Она нервно моргнула. Неожиданно поняла, что сейчас последует, и молилась, что ошибся.
– Ты абсолютно точно знаешь, почему находишься здесь.
– Нет, – солгала Эмма.
Конечно, он хотел поговорить о той посылке. О чем же еще?
– Нет, – повторила она, хотя уже и не столь энергично.
– Эмма, пожалуйста. Если я буду тебя защищать, ты должна рассказать мне все, что случилось в тот день три недели назад. У тебя дома. Ничего не упуская.
Эмма закрыла глаза и надеялась, что диванные подушки навсегда поглотят ее, как плотоядное растение муху, но, к сожалению, этого не произошло.
И так как выбора не было, она срывающимся голосом начала рассказывать.
О посылке.
И о том, как ужас, начавшийся в ту ночь в отеле, постучался в дверь маленького домика
Глава 6
Тремя неделями ранее
Сверло вращалось, врезаясь Эмме в барабанные перепонки и проникая прямо в мозг. Она не знала, кто включил эту акустическую дрель, которая пунктиром обозначала центр ее страха. Кто звонил ей в дверь в такую рань и одним лишь этим повергал ее в панику.
Эмма никогда не считала свой дом на Тойфельзе-аллее чем-то особенным, хотя это было единственное отдельно стоящее здание во всей округе.
Поселок Хеерштрассе состоял в основном из очаровательных, примыкающих друг к другу домиков, построенных в двадцатых годах, и на протяжении почти столетия, – пока Филипп за последние недели не превратил их жилище в крепость, – ее маленький особнячок выделялся исключительно тем, что вокруг него можно было обойти, не ступая на чужой земельный участок. К огромной радости соседских ребятишек, которые раньше, в теплые летние дни, любили устраивать бега через их сад: через открытую калитку, против часовой стрелки по узкой гравийной дорожке мимо грядки с овощами, потом резко налево вокруг веранды, снова налево вдоль стены под окном кабинета, а затем через слегка заросший палисадник обратно на улицу, где победитель должен был постучать по старому газовому фонарю и крикнуть: «Первый!»
Раньше.
В прежние времена.
До Парикмахера.
Сегодня деревянный штакетник заменили серо-зеленым металлическим забором, который якобы не смогут подкопать даже дикие кабаны, хотя кабанов Эмма боялась в последнюю очередь.
Ее лучшая подруга Сильвия думала, что она невообразимо боится мужчину, который в ту ночь в отеле совершил с ней ужасное, – но Сильвия ошибалась. Конечно, Эмма боялась, что психопат вернется и продолжит с того места, где остановился.
Но еще больше, чем его, она боялась саму себя.
Будучи психиатром, Эмма представляла себе симптомы сильной паранойи. Как ни странно, она получила ученую степень кандидата наук именно в этой области, помимо псевдологии, то есть патологической лживости, что было одной из ее специальностей. Она уже работала со многими пациентами, которые терялись в своих галлюцинациях. И знала, как они закончили.
Но что еще хуже: она знала, как у них все начиналось.
Как у нее.
С пронзительным, резким звоном в ушах Эмма поплелась к входной двери вместе с Самсоном, которого дверной колокольчик вырвал из полудремы. Ей казалось, что она никогда не доберется до цели.
Сердце Эммы билось так, как будто она пробежала марафон. А ноги топтались на месте.
Визит? В такое время? Именно сейчас, когда Филипп уже ушел?
Самсон тыкался ей под колени, словно пытаясь подбодрить и сказать: «Давай же, это не так сложно».
Он не рычал и не скалил зубы, что обычно делал, если за дверью стоял чужой.
Значит, опасность ей не угрожает.
Или все-таки угрожает?
Больше всего Эмме хотелось расплакаться прямо здесь, в прихожей. Плакать – ее любимое занятие в последнее время. Вот уже 158 дней 12 часов и 14 минут.