Потапов, «двойка»!
Шрифт:
— Ты что? Это же за неделю не переписать! — ужаснулся Лёха.
— Ничего. У тебя два дня впереди. За выходные управишься. Не грех иногда и напрячься, — безжалостно сказал отец, а мама подхватила:
— И так сколько гулял! Конец четверти на носу, а он и не чешется.
Лёха глянул в окно. Весна набирала силу, и всё живое стремилось к солнцу. В такую погоду запереть его дома было бесчеловечно. Лёха трепыхнулся было, чтобы донести до отца эту мысль, но хмурый родитель даже слушать не стал. Помилования ждать не приходилось.
После завтрака
— Меня гулять не пускают. Говорят: контрольные на носу. Ну ты же моих знаешь.
Он с досадой махнул рукой.
— Что ж, ты так и просидишь все выходные, как последний дуралей? — спросил Женька.
— Можно подумать, у меня есть выбор, — угрюмо огрызнулся Лёха.
— Выбор есть у каждого, — философски заметил Женька и добавил: — Ты своих предков совсем распустил. Их воспитывать надо.
— Ну и сказанул! Как же, воспитаешь их! — фыркнул Лёха.
— Воспитать можно кого угодно, только для этого сначала надо самому стать личностью, — твердо сказал Женька.
— Ха! Да мои родители какую угодно личность в бараний рог согнут и не заметят, — возразил Лёха.
— Это потому что ты бесхарактерный.
Подобное заявление задело Лёху не на шутку. Легко Женьке говорить, когда ему ещё ни разу не запретили выходить на улицу.
— Никакой я не бесхарактерный, — насупился он.
— Это мы сейчас проверим. Вот скажи, кто ты такой?
— В каком смысле?
— В самом прямом.
— Ну, пацан.
— А ещё?
— Ученик.
— А ещё?
— Ну, Потапов Лёха. Чего пристал?
— А то, что это без характера ты Лёха. А с характером ты уже не Лёха.
— А кто же я тогда, по-твоему, Пушкин, что ли? — усмехнулся Лёха.
— Ты — узник. Жертва родительского деспотизма.
— Чего-о??? — вытаращился Лёха.
— «Вскормлённый в неволе орёл молодой», — продекламировал Женька, — вот ты кто. Понятно?
На Лёхином челе отразилась усиленная работа мысли. Он медленно переварил сказанное, а потом решительно заявил:
— Да моему отцу хоть ястреб. Пока упражнения не напишу, гулянья мне не видать.
— Это потому, что ты сам в себе личность не чувствуешь. Ты должен заявить о себе во всеуслышание.
— Орать, что ли, что я личность?
— Балда ты. «Орать», — передразнил друга Женька. — Заявлять о себе надо. Что делают узники, чтобы привлечь к себе внимание?
— А я почём знаю? — пожал плечами Лёха.
— Объявляют голодовку — вот что, — со знанием дела сказал Женька.
— Ты думаешь, поможет? — неуверенно спросил Лёха.
— Факт. Объяви голодовку и выстави свои требования, чтобы твои права не попирали.
— В смысле, чтоб гулять отпустили?
— Ну да. Прикинь, ты день не ешь, другой. А на третий…
— Налопаюсь. Что же мне, и в понедельник голодным ходить?
— Ты, Лёха, мозг-то напряги. Я тебе дело советую, а ты всё портишь. Ты же должен их в перспективе воспитывать.
— Это как? — не понял Лёха.
— На будущее. Вот увидишь, на третий день родительское сердце дрогнет. И тогда проси, чего хочешь. Стоит только пригрозить, что объявишь голодовку, и они станут как шёлковые. Средство проверенное.
Перспектива выглядела заманчиво, но Лёху беспокоило одно обстоятельство:
— А вдруг я проголодаюсь?
— Наешься впрок, чтобы надолго хватило. Вон верблюд раз в три месяца ест — и ничего, — посоветовал Женька.
Не откладывая в долгий ящик, мальчишки достали из холодильника всякую снедь, и Лёха стал готовиться к предстоящему испытанию. Вообще-то он недавно позавтракал и есть не хотелось, но ради дела нужно было постараться. Он без особого труда одолел банку шпрот, окорок и три сосиски. Четвёртую сосиску пришлось пропихивать солёными огурцами. Дальше дело пошло ещё тяжелее, но Лёха проявил завидное упорство, прикончив яблоко и два апельсина.
Женька услужливо пододвинул вазочку с овсяным печеньем, но Лёха почувствовал, что у всякой личности есть предел возможностей. Кусок встал поперёк горла.
— Всё. Больше смотреть не могу на эту еду, — отдуваясь, пропыхтел он.
— Порядок. Значит, теперь ты готов. Всё пройдёт как по маслу, — потирая руки, подбодрил друга Женька.
Перед обедом Лёха с лёгким сердцем отказался от еды, но мама ничуть не обеспокоилась. Она заглянула в холодильник и покачала головой:
— Немудрено, что ты не голодный. Это сколько же ты умял?!
Сначала Лёху обескуражило такое пренебрежение к его голодовке, но потом он вспомнил, что надо выставить требования.
— Я вообще есть не буду. Я объявляю голодовку, — торжественно произнёс он.
— Что, объелся? — подмигнул папа, заходя на кухню. Его шутливый тон совсем выбил Лёху из колеи. Борец за свободу, заикаясь, пролепетал:
— Я требую, чтобы вы того… это… — Лёха тщетно пытался вспомнить умные слова, которые говорил Женька, но, как назло, под перекрёстным взглядом родителей все складные речи вылетели из головы.
Наконец Лёха выпалил:
— Чтоб вы не припирали мои права.
— Ах, вот в чём дело! — рассмеялась мама. — Ну вот что, припёртый, есть захочешь, придёшь.
— Тебе поголодать не вредно: освободится лишних полчаса на упражнения, — заключил папа.
Женькин план дал осечку. Голодовка началась явно не так, как ожидалось.
Лёха с тоской поплёлся к себе в комнату. В голове роились мрачные мысли. «Вот и голодай после этого. Хорошо ещё, наелся впрок».
Однако к вечеру Лёха основательно проголодался и был не прочь поужинать. К тому же мама затеялась печь его любимый яблочный пирог. Аромат витал по всей квартире. Лёха уже всерьёз подумывал завязать с голодовкой, когда ему позвонил Женька: