Потапов, к доске!
Шрифт:
«Вот погибну от руки убийцы, тогда она ещё пожалеет. Поплачет, да поздно будет. Тогда поймёт, что была не права. Ещё прибежит с извинениями: „Женечка, милый, как я могла!“ А я ей скажу… Впрочем, тогда я ей уже ничего не скажу, — спохватился Женька, а его воображение продолжало рисовать трагические картины. — Пусть помучается без моего предсмертного прощения. Тогда она узнает, что значит до конца своих дней жить с чувством вины».
Женька живо представил себе, как Синицына в отчаянии рыдает на его могиле и клянется до гроба
Женька взял лист бумаги и ручку и сел за «предсмертное» письмо.
«Лена Синицына!
Когда ты получишь это письмо меня уже не будет в живых. Маньяк догадался, что я его засёк. Он звонил и сказал встретиться после школы..»
Женька задумался о том, где лучше назначить свидание с маньяком: на стройке, на пустыре за подстанцией или возле старой голубятни. Чаша весов склонилась в сторону голубятни. Там было укромное местечко, отгороженное древним дощатым забором, куда народ заглядывал редко. Приняв решение, Женька вывел:
«…возле голубятни. Если бы ты мне верила, то я бы не пошёл и был бы живой. Но я должен тебе доказать. Чтоб ты увидела. Поэтому я пойду. Прощай навсегда. Это ты меня убила руками маньяка. Евгений Москвичёв».
Женька перечитал написанное. Воображение так живо нарисовало картину его гибели, что сердце у него сжалось и на глаза едва не навернулись слёзы. Он взял ручку и сделал приписку.
«Так трудно умирать в цвете лет. Не оплакивай меня. Мне это уже не поможет».
На следующий день Женька в школе не появился. Лёха ходил мрачный, а на вопросы учителей, что случилось с Москвичёвым, лишь недоуменно пожимал плечами.
— Вы что, поссорились? — спросила Синицына.
— После уроков узнаешь, — загадочно произнес Лёха и отвернулся, всем своим видом показывая, что больше из него не вытянуть ни слова.
Подобная таинственность не осталась незамеченной. К концу уроков всеобщее любопытство накалилось до предела. Как только прозвенел звонок с последнего урока, Синицына спросила:
— Эй, Потапов, теперь скажешь, куда подевался Москвичёв?
Лёха вытащил из рюкзака конверт и протянул Ленке.
— Он просил передать это тебе.
На конверте было несколько строгих предписаний: «Строго секретно. Для Синицыной. Передать лично в руки».
Под пристальными взглядами класса Синицына вскрыла конверт и стала разбирать Женькины каракули.
«Так трудно умирать в цвете лет. Не оплакивай меня. Мне это уже не поможет», — дочитала она и вслух произнесла:
— Вот клоун. Скажи ему, что он меня уже достал со своими шуточками.
— А если это правда? Лучше пойди и посмотри, — предложил Лёха.
— Делать нечего. Мне на концерт надо.
— А что такое? — тотчас встряла любопытная Майка.
— Чё смотреть-то? — заинтересовался Петухов.
— Аттракцион. Маньяк убивает Москвичёва, — заявила Ленка и передала «предсмертное» письмо Майке.
После того как послание зачитали ещё раз, теперь уже вслух, Петухов оживился:
— Во зажигает! А чё, пойдём посмотрим.
— Я не могу. Я на концерт опоздаю, — воспротивилась Синицына.
— Да ладно тебе. Успеешь. Это же недалеко, — сказала Майка.
Предвкушая представление, делегация гурьбой направилась к месту встречи «маньяка» с Москвичёвым. По пути все пересмеивались и перекидывались шуточками и до голубятни добрались в развеселом настроении. Шмыга первым свернул за забор и тотчас выскочил назад. Он таращил глаза и тыкал пальцем в сторону забора и бормотал:
— Ми… ми… ми…
— Не понял? Чё такое? — спросил Петухов и энергично пробился вперёд. Немного помедлив, Шмыгунов потрусил за ним.
— Мальчики, что там? — осторожно спросила Синицына.
— Полный атас, — пробормотал Петухов.
— Ну вы идёте, что ли? — поторопил Лёха девчонок.
Майка и Ленка в нерешительности потоптались, но потом любопытство взяло верх. Они последовали за мальчишками и остолбенели. Москвичёв весь в крови лежал ничком на земле, а из его спины между лопаток торчал топор.
— Опоздали, — сдавленным голосом проговорила Майка.
— Ми… ми… милиция, — наконец полушёпотом разродился Шмыгунов.
Ошеломлённые и потрясённые ребята стояли возле окровавленного тела одноклассника. Всё было похоже на кошмарный сон, когда хочется бежать, но ноги будто вросли в землю и застывший в горле крик не может вырваться наружу.
И тут произошло само страшное. Труп вдруг приподнялся и, уставившись на Синицыну, сказал своё последнее слово:
— Я тебя прощаю, — и снова в бессилии упал на землю.
В этот миг над голубятней вознёсся леденящий душу, истошный вопль.
Позже, когда на крик сбежались взрослые и труп ожил окончательно, оказалось, что топор торчал вовсе не из спины Москвичёва, а из доски, подложенной под старую, рваную куртку, при этом кровь успешно заменил обыкновенный кетчуп.
Первой откачали Майку. Как ни странно, она оказалась самой стойкой. Шмыгунов от потрясения осип, даже у Петухова целую неделю веко дёргалось. Но хуже всего пришлось Синицыной. Она ещё долго просыпалась по ночам в холодном поту с криком ужаса.
Зато «жертве маньяка» влетело по первое число. Женькиных родителей вызывали к директору и «артиста» грозили исключить из школы за его художества.
Хотя признание народных масс он всё же получил.
— Круто, — коротко сказал скупой на похвалы Петухов.