Потемкин

Елисеева Ольга Игоревна

Именно во время блистательного «шествия» императрицы в Крым, когда увеселениям и праздникам не было числа, а путешественники большую часть времени пребывали в приподнятом расположении духа, удивляясь стремительному развитию южных земель, и начал завязываться узел очередного конфликта с Польшей, закончившегося ее вторым разделом.

В историографии, посвященной международным отношениям второй половины XVIII века, описания встречи Екатерины и Станислава Августа в Каневе носят протокольный характер. Безрезультатность этого свидания заставляет исследователей вскользь говорить о нем. Однако именно неудача каневского рандеву во многом предопределила дальнейшее трагическое развитие событий.

С дороги

Екатерина часто писала Потемкину: «Я не сомневаюсь, что Таврида мне и всем понравится, дай Боже, увидеться с тобою скорее, и чтоб ты был здоров»⁵. Доброжелательный тон и обращение — «друг мой сердечный» — свидетельствует о благоволении к Потемкину.

Между тем именно в это время в Петербурге возникли слухи, что Екатерина настроена по отношению к Григорию Александровичу немилостиво⁶. Толки о размолвке между императрицей и Потемкиным достигли апогея весной 1787 года, во время пребывания государыни в Киеве и поездки в Канев для встречи с польским королем. В придворных кругах заговорили о несогласии и даже столкновениях императрицы и светлейшего князя.

За несколько месяцев до путешествия Екатерины, Станислав Август начал настойчиво добиваться встречи с ней. Его просьбу поддерживал Потемкин, также указывавший на необходимость личного свидания монархов для обсуждения сложных русско-польских отношений. Императрица с самого начала была не расположена к этому. 22 ноября 1786 года Безбородко сообщал князю: «Король польский прислал генерала Камержевского для условия о свидании его с государынею. Ее величество назначить изволила против Трехтемирова, на галере, так располагая, чтобы там не более нескольких часов для обеда или ночлега останавливаться»⁷.

Такой ответ не мог удовлетворить ни польскую сторону, готовившуюся к обстоятельной беседе, ни Потемкина, поддерживавшего идею Станислава Августа. Видимо, Григорий Александрович надеялся повлиять на императрицу во время личной встречи и побудить ее к более продолжительному разговору с королем. Подготовка деловой стороны высочайшего рандеву шла полным ходом. 25 февраля 1787 года Станислав Август выехал из Варшавы специально для того, чтоб перед встречей с Екатериной участвовать в консультациях с Потемкиным и другими русскими министрами.

20 марта 1787 года в местечке Хвостове князь провел предварительные переговоры с королем, продолженные Без-бородко⁸. В них участвовали русский посол в Варшаве О. М. Штакельберг и принц Г. Нассау-Зиген, сопровождавший императрицу в поездке и негласно представлявший французский двор, помимо официальной миссии посла Се-гюра. Станислав Август пожаловался светлейшему на враждебное поведение коронного гетмана К. П. Браницкого, родственника Потемкина, и просил изменить его позицию в пользу королевской партии. Понятовский передал через Штакельберга для императрицы записку под названием «Souhaits du roi» («Пожелания короля» или «Воля короля»), написанную на французском языке. В этом документе он предлагал Екатерине оборонительный союз и обещал выставить в случае войны вспомогательный корпус против турок в обмен на поддержку со стороны России реформ, призванных покончить со шляхетской вольностью⁹.

Императрица холодно встретила подобные идеи, поскольку именно сохранение существовавшей в Польше государственной системы, по ее мнению, гарантировало безопасность России и позволяло Петербургу беспрепятственно вмешиваться во внутренние дела Варшавы. Любое усиление королевской власти, неизбежное в случае отмены liberum veto, представлялось императрице крайне невыгодным. В этом было коренное отличие позиции Екатерины от взглядов Потемкина, всячески поддерживавшего предложение польского короля. Забегая вперед, скажем, что Григорий Александрович считал анархию в Польше еще более опасной для России, чем частичные реформы, поскольку сохранение старой шляхетской вольницы позволяло беспрепятственно действовать в Варшаве не только политическим представителям Петербурга, но и эмиссарам Берлина, Вены, Парижа, Лондона…

Станислав Август и поддерживавшая его партия желали союза с Россией, надеясь на территориальные приобретения за счет турецких земель в случае войны. Идея вознаградить Речь Посполитую за понесенные ею в результате первого раздела потери и тем самым смягчить жгучие русско-польские противоречия принадлежала светлейшему князю. Еще в пометах на черновике письма Иосифу II 10 сентября 1782 года Потемкин указывал на необходимость выделить Польше земли между Бугом и Днестром. В противном случае Россия при любом обострении отношений с Турцией получит враждебно настроенного соседа на своей западной границе¹⁰.

Мысль эта, как видим, заинтересовала короля и поддерживавших его вельмож. В то же время и многие члены враждебной Станиславу-Августу партии искали сближения с Екатериной, ожидая больших выгод для Польши в результате разрыва России и Порты. Собравшиеся в Киеве к приезду императрицы представители старошляхетской оппозиции, по словам Миранды, открыто заискивали перед Екатериной и Потемкиным. Они надеялись заручиться их содействием для проведения в Польше умеренных реформ в духе Просвещения¹¹. «Какими покорными и льстивыми по отношению к князю Потемкину кажутся мне эти высокопоставленные поляки, которые унижаются перед ним», — записал дон Франсиско после одного из званых обедов у Ксаверия Браницкого. В сложной дипломатической игре, которую Екатерина и Потемкин вели в Киеве, они оба старались не оттолкнуть как королевскую партию, так и представителей старошляхетской оппозиции.

Однако среди глав последней был человек, не только не обласканный Екатериной, но и почувствовавший подчеркнутое неблаговоление императрицы. Председатель Постоянного совета граф Игнатий Потоцкий, первый великий мастер масонских лож Короны и Литвы, противодействовал в Польше распространению русского влияния и был противником любого сближения с Россией. Посредством реформ он стремился вывести Польшу из-под контроля соседней страны. Но при всей неприязни к России Потоцкому для проведения преобразований необходимо было добиться от Екатерины согласия. Поэтому он оказался в Киеве и вместе с Браницким торжественно встречал императрицу. Во время представления Екатерина демонстративно отвернулась от Потоцкого и не сказала ему ни слова. В частных разговорах она называла его «человеком бесчестным и зловредных понятий». Потемкин выражался еще круче. Приезжая обедать к Браницкому, князь заранее объявлял, что не хочет встречаться с «мерзавцем» Потоцким, а королю Станиславу-Августу сказал, что считает надворного маршала «самым скверным человеком на свете»¹².

Причиной подобного отношения к Потоцкому были не только его политические взгляды. Екатерина и Потемкин довольно ровно общались с людьми разных воззрений. История о том, как Потоцкий описывал римскую стать двух царей Дакии со связанными руками, добавляя при этом: «Мне нравится видеть монархов в таком положении, связанных», — конечно, не прибавила ему во мнении русской императрицы. Но взаимная неприязнь зародилась гораздо раньше, еще в 1776 году, когда Потоцкий приезжал в Россию просить об ограничении полномочий Постоянного совета — детища петербургской дипломатии. Его нарочитое сближение с наследником Павлом, его оскорбительные отзывы о Екатерине и фаворе Потемкина положили начало тому отвращению, которое последние питали к маршалу долгие годы.