Потемкин
Шрифт:
Херсон потряс путешественников и заставил на время замолчать самые злые языки. Сегюр описывал практически оконченную крепость, казармы, адмиралтейство с богатыми складами, арсенал со множеством пушек, верфи и строящиеся корабли, казенные здания, несколько церквей, частные дома, лавки, купеческие корабли в порту. Английский дипломат сэр Алан Фиц-Герберт доносил оттуда в Лондон: «По-видимому, императрица чрезвычайно довольна положением этих губерний, благосостояние которых действительно удивительно, ибо несколько лет назад здесь была совершенная пустыня. Князь Потемкин, конечно, позаботится о том, чтоб представить все с наилучшей стороны. Вчера мы любовались тремя большими кораблями… Суда эти немедленно отправляются для присоединения к флоту в Севастополь»59.
Австрийский император оказался единственным из мемуаристов, кому не
15 мая Екатерина, облаченная во флотский мундир, присутствовала при спуске на воду кораблей: 80-пушечного «Иосифа», 70-пушечного «Владимира» и 50-пушечного «Александра»61. Ее сопровождал граф Фалькенштейн. Один из очевидцев этого события, немецкий врач Э. В. Дрим-пельман, рассказывал: «Государыня явилась запросто, в сером суконном капоте, с черною атласною шапочкою на голове. Граф также одет был в простом фраке. Князь Потемкин, напротив, блистал в богато вышитом мундире со всеми своими орденами»62. Обратим внимание на эту малозначительную на первый взгляд деталь. Скромную одежду императрицы отметил только Дримпельман, другие источники, в частности Камер-фурьерский журнал, отличавшийся в подобных вопросах большой точностью, фиксирует мундирное платье, единственно приличное в подобном случае. А вот потертый сюртук Иосифа II проходит через все мемуары и монографии, в которых рассказывается о путешествии Екатерины на Юг. Часто историки специально противопоставляют «скромность» австрийского монарха и подчеркнутое богатым одеянием тщеславие Потемкина.
Между тем истинное значение любого события может быть определено только в свете культурной традиции того времени. Что же значил старый сюртук Иосифа? По правилам приличий XVIII века появиться на торжественной встрече в простом наряде значило оскорбить пригласившего вас хозяина. Вспомним эпизод из мемуаров Сегюра, когда Потемкин принял посла в домашнем сюртуке и француз почел себя обиженным 63.
Появившись в простом сером сюртуке, австрийский император совершал бестактность по отношению к своим союзникам. Накануне поездки в Россию Иосиф, перечисляя в письме к Кауницу свои заслуги перед союзницей (главной из которых он называл помощь в присоединении Крыма), негодовал на нее за оказанное давление и обещал дать почувствовать «принцессе Цербстской, превращенной в Екатерину», что он не позволит столь бесцеремонно располагать собой64. Кажется, в Херсоне долгожданная маленькая месть, а на языке XVIII века «шиканство», свершилась. Извинением австрийскому монарху мог послужить только тот факт, что он и здесь присутствовал инкогнито, как граф Фалькенштейн. Однако едва ли нашелся бы человек, не знавший, кто стоит рядом с Екатериной. Император всячески старался подчеркнуть частный, не государственный характер своего визита, демонстрируя нежелание Австрии присоединяться к военным демонстрациям России.
Но от Екатерины не так легко было избавиться. Она вопреки воле Иосифа вытребовала его в Крым и теперь делала вид, будто не замечает едва прикрытых бестактностей со стороны союзника. Ей не понравился поступок гостя, который посетил Херсон за несколько дней до встречи с ней, внимательно осмотрел все укрепления, а лишь затем поехал в Новые Кайдаки. 18 мая, уже после выходки Иосифа на верфях, Екатерина с неудовольствием говорила о нем Храповицкому: «Все вижу и слышу, хотя и не бегаю, как император. Он много читал и имеет сведения; но, будучи строг против самого себя, требует от всех неутомимости и невозможного совершенства; не знает русской пословицы: мешать дело с бездельем. Двух бунтов сам был причиною, тяжел в разговорах»65.
Очевидно, внутренние отношения между Екатериной и Иосифом были далеки от идиллии. Оба имели причины обижаться друг на друга, но, по мнению императрицы, сильный союзник любой ценой должен был остаться за Россией. Государыня подчеркивала, что чрезвычайно довольна проведенным на спуске кораблей днем, и просила Потемкина «дать вина матросам и солдатам, которые работали на верфи и в крепости»66.
Из Херсона путешественники направились в Крым. Симферополь, тогда еще скромная Акмечеть, встретила царский поезд английским садом и несколькими простыми домами. Зато блистательный Карасубазар утопал в восточной роскоши: он обладал не только дворцом и общественными зданиями, но и фонтаном с искусственным водопадом. Однако главное «чудо», а вернее главный аргумент в политической игре светлейшего князя ожидал путешественников под Севастополем. В Инкерманском дворце во время торжественного обеда внезапно отдернули занавес, закрывавший вид с балкона. Взорам присутствующих предстала прекрасная Севастопольская гавань. День был солнечный, на рейде стояли 3 корабля, 12 фрегатов, 20 линейных судов, 3 бомбардирские лодки и 2 брандера — русский Черноморский флот. Открылась стрельба из пушек67.
На этот раз Иосиф воздержался от язвительных замечаний. Со всей очевидностью было ясно, что в надвигающейся войне Россия сумеет удержать приобретенные земли. А значит, пока выгоднее оставаться ее союзником, надеясь на возможные территориальные приращения за счет турок, чем становиться сторонним наблюдателем чужих завоеваний. Вскоре путешественники двинулись в обратный путь через Кременчуг и Полтаву.
ГЛАВА 13 НАЧАЛО ВОЙНЫ
Знаменитое путешествие Екатерины II в Крым завершилось великолепным и очень символичным по своей сути финалом. Полтавские маневры русской конницы происходили на том самом поле, где некогда встретились войска Петра I и Карла XII1. Императрица и Потемкин стояли рука об руку на кургане, прозванном в народе Шведской Могилой, как бы демонстрируя окружавшим их иностранным гостям свое единство перед лицом надвигавшейся угрозы. Дальше пути корреспондентов расходились. Григорий Александрович, только что пожалованный титулом князя Таврического2, спешил в Кременчуг, откуда поступали тревожные сведения о провокациях турок на границе3, а императрица возвращалась в Петербург, сделав небольшой крюк, чтобы посетить Москву.
Переписка Екатерины и Потемкина двух предвоенных месяцев, как никакой другой источник, показывает отношение корреспондентов к грядущему конфликту. В письме 13 июля из Царского Села императрица выражала надежду, что вскоре она увидит Григория Александровича. «Пожалуй, пожалуй, пожалуй, будь здоров и приезжай к нам невредим»4. Екатерина не ожидала скорого разрыва с Турцией и ждала возвращения князя в Петербург в ближайшее время. Она нуждалась в нем для продолжения совместной работы, так как многие дела в его отсутствие остановились.
27 июля Екатерина, быть может, сама не желая обидеть корреспондента, дала весьма болезненное для него определение их отношениям: «Между тобою и мною, мой друг, дело в кратких словах, ты мне служишь, а я признательна, вот и все тут»5. Прочитать эти строчки после 13 лет союза с императрицей Потемкину было едва ли приятно. Однако он уже давно осознал особенности своего положения. «Когда все идет хорошо, мое влияние ничтожно, — говорил князь Гаррису еще в 1781 году. — Но когда у императрицы бывают неприятности, она нуждается во мне. В такие моменты мое влияние усиливается более чем когда-либо»6. При всем лукавстве подобного заявления в нем скрыта доля истины: чем хуже шли дела у Екатерины, тем ласковее становились ее письма к Потемкину.
Замечателен конец письма 27 июля, показывающий приподнятое расположение духа Екатерины: «Дела в Европе позапутываются. Цесарь посылает войска в Нидерланды, король прусский и противу голландцев вооружается, Франция, не имев денег, делает лагери, Англия высылает флот, прочие державы бдят, а я гуляю по саду».
На Юге обстановка оставалась пока спокойной. Письма князя начала августа дышат редким умиротворением. Из-Кременчуга Потемкин сообщил о намеченных на осень работах по посадке лесов и садов, о поиске ключей пресной воды около Екатеринослава. Он мечтал, как через много лет жители цветущего края вспомнят их добрым словом: «Наши рассказывать будут: вот роща, которую Екатерина Великая приказала посеять, вот дерево каштанное, которое она приказывала сажать на песчаных местах, а пивши хорошую воду, вспоминать будут о нашем попечении»7.