Потемкин
Шрифт:
Сразу после того, как Ермолов поселился в своих новых апартаментах, императрица в сопровождении двора, нового фаворита, светлейшего князя и послов Великобритании, Франции и Австрии отправились в путешествие от Ладоги до верхней Волги. Екатерина и Потемкин любили осматривать свою империю собственными глазами. «От хозяйского глаза и конь здоровее», — говорила императрица.
Трое послов являли собой блестящих представителей века Просвещения. Австриец — коварный соблазнитель женщин Людвиг Кобенцль — страстно увлекался театром и сам пел (так, однажды прибывшие из Вены императорские курьеры застали его перед зеркалом поющим женскую партию, в соответствующем костюме). «Истинного британца» Алена Фицгерберта приводили в замешательство манеры Потемкина, однако в лице французского посла Сегюра, выгодно отличавшегося от своих предшественников, светлейший нашел настоящего друга. Граф Луи Филипп де Сегюр составлял настоящее украшение эпохи, которую впоследствии сам блестяще
В течение путешествия придворные развлекались карточными играми, музицированием, шарадами и буриме. Сегодня игры в слова могут показаться надуманными, но тогда с их помощью послам удавалось влиять на отношения между державами. Некоторые из «бон-мо» действительно сочинялись экспромтом, но чаще — как современные телешоу, создающие видимость прямого эфира, — тщательно продумывались заранее. Фицгерберт был не мастер на стихотворные шутки, и его неизменно обходил остроумный Сегюр. Екатерина объявила француза гением этого жанра: «Он забавлял нас стихами и песенками [...] князь Потемкин всю дорогу помирал со смеху». [613]
613
Segur 1825-1827. Vol. 3. P. 46; Vol. 2. P. 359; Сб. РИО. Т. 23. С. 353 (Екатерина II Гримму 1 июня 1785).
Во время того же путешествия Сегюр имел возможность наблюдать, как причуды и спонтанные решения Потемкина делают большую политику.
Екатерина обещала австрийскому императору Иосифу И, поддержавшему Потемкина в присоединении Крыма, помочь осуществить его давнишнюю мечту — обменять Австрийские Нидерланды на Баварию. Иосиф уже предпринимал такую попытку в 1778 году, но она завершилась «картофельной войной» с Пруссией. Теперь Фридрих Великий, сходя со сцены, на которой царствовал почти полвека, снова разрушил план императора аннексировать Баварию, вступив в переговоры с лигой немецких князей. В то же время подошел срок возобновления англо-российского торгового договора; Екатерина требовала более благоприятных условий для русских купцов. И тут Ганновер, курфюрстом которого являлся английский король Георг III, присоединился к антиавстрийскому союзу Фридриха. Для Екатерины, а тем более для Потемкина, это был настоящий удар.
Когда новость достигла императорской галеры, настроение Екатерины и Потемкина упало. После обеда Сегюр последовал за князем на его судно, где светлейший разразился гневным монологом, обличая британцев в вероломстве. «Я уже давно говорил императрице, что Питт ее не любит, да она мне не верила». Новый премьер-министр Великобритании Уильям Питт непременно начнет чинить препятствия российской политике в Германии, Польше и Турции, предсказывал Потемкин и объявлял, что сделает все, чтобы отомстить «коварному Альбиону». «Может быть, стоит вспомнить о франко-российском торговом договоре?» — предложил Сегюр. Князь расхохотался: «Куйте железо, пока горячо!» Иностранцы любили представлять его капризным ребенком, но на самом деле этот ход имел свою предысторию: Потемкин уже предпринимал шаги, чтобы наладить торговлю Херсона с Францией, уверенный, что именно Марсель, а не Лондон, может стать главным торговым партнером России на Черном море. Он посоветовал Сегюру немедленно набросать проект договора: «Можете даже не подписывать своего имени. Таким образом, вы ничем не рискуете [...] Прочие министры узнают об этом уже тогда, когда вы получите удовлетворительный ответ [...] Принимайтесь за дело скорее!» [614]
614
Сегюр 1989. С. 393-401.
По иронии судьбы сундук, где хранились письменные принадлежности Сегюра, оказался заперт, и для того, чтобы написать проект этого антибританского документа, он позаимствовал перо и чернильницу Фицгерберта.
На следующий день Потемкин явился в каюту Сегюра и сообщил ему, что сразу по возвращении в Петербург императрица распорядится, чтобы договор был подготовлен и подписан. И действительно, 28 июня на придворном маскараде Безбородко шепнул на ухо Сегюру, что получил приказ обсудить договор: через полгода, в январе 1787 года, договор был успешно подписан.
«Казалось, Ермолов все более успевал снискать доверие императрицы, — записал Сегюр по возвращении в Петербург. — Двор, удивленный этой переменой, как всегда, преклонился пред восходящим светилом». Но весной 1786 года, почти через год своего фавора, молодой человек вступил в опасную игру: он решил добиться опалы Потемкина. Наверное, Ермолова не устраивала роль младшего члена семьи Екатерины и Потемкина, и, завидуя власти князя, он стал орудием в руках его врагов.
За Ермоловым, вероятно, стояли Александр Воронцов, председатель Коммерц-коллегии и брат российского посла в Лондоне Семена Воронцова, и бывший фаворит Завадовский — оба они ненавидели Потемкина. Используя расстроенное состояние финансов князя, они решили обвинить его в растрате трех миллионов рублей, выделенных на обустройство южных областей. В качестве улики они использовали письмо от низложенного крымского хана Ша-гин-Гйрея, который заявлял, что Потемкин крадет его пенсию. Они и сами понимали, что обвинение это сомнительно, поскольку все казенные выплаты, даже причитающиеся самому Потемкину, часто задерживались на несколько лет. Это была одна из причин, по которой не имело смысла устраивать проверку финансов князя, который часто в ожидании казенных денег тратил на государственные нужды собственные средства. Кроме того, никакой необходимости красть у него не было: Екатерина давала ему столько, сколько он просил. Тем не менее Ермолова убедили представить императрице письмо Шагин-Гирея. Он сделал это, когда двор находился в Царском Селе — и сумел заронить в ее душу сомнение. [615]
615
Segur 1825-1827. Vol. 2. P. 418; Memoirs. P. 98-103.
Екатерина стала выказывать к Потемкину холодность. Князь, столько сделавший для обустройства южной России, обиженно замкнулся. По слухам, они почти перестали разговаривать. Приемные Потемкина опустели. Однако молва явно преувеличивала степень их взаимного охлаждения: в конце мая, в самый пик кризиса, Екатерина сказала своему новому секретарю Александру Храповицкому: «Князь Потемкин гладит волком, и за то не очень любим, но имеет хорошую душу [...] сам первый станет просить за своего недруга». [616]
616
Храповицкий. 30 мая 1786.
«Падение его, казалось, было неизбежно; все стали от него удаляться, даже иностранные министры [...] — вспоминал Сегюр. — Что же касается меня, то я нарочно стал чаще навещать его и оказывать ему свое внимание». Французским послом, однако, двигала не только бескорыстная дружба; он догадывался, что князя связывают с царицей какие-то тайные узы. Петля тем временем, казалось, затягивалась. Сегюр умолял князя быть осторожнее, но тот воспринимал его предостережения весьма хладнокровно. «Как! И вы тоже хотите, — говорил Потемкин, — чтобы я склонился на постыдную уступку и стерпел обидную несправедливость после всех моих заслуг? Говорят, что я себе врежу; я это знаю, но это ложно. Будьте покойны, не мальчишке свергнуть меня: не знаю, кто бы посмел это сделать». «Берегитесь!» — снова предупредил Сегюр. «Мне приятна ваша приязнь, — отвечал князь. — Но я слишком презираю врагов своих, чтобы их бояться». [617]
617
Сегюр 1989. С. 392-393.
17 июня 1786 года императрица, великий князь, Потемкин, Ермолов и Сегюр вместе совершили поездку из Царского Села в имение Пелла. На следующий день Екатерина посетила соседнее имение Потемкина Островки — еще одно доказательство того, что положение светлейшего было далеко не катастрофическим. По возвращении в Царское Село Потемкин присутствовал на всех обедах государыни в течение трех следующих дней. Все же заговорщики, вероятно, пытались внушить Екатерине обратить внимание на доставленный ими документ. В залитом солнцем Екатерининском дворце Потемкину было холодно. Он покинул двор и направился в Нарву, а вернувшись в столицу, остановился у шталмейстера Нарышкина, развлекаясь «балами и любовью». Враги Потемкина «трубили победу». Екатерина, вероятно, привыкла к перепадам его настроения и ничего не предпринимала. Когда же он не явился на празднование годовщины ее восшествия на престол 28 июня, она поняла, что он ждет от нее конкретных шагов.
«Я крайне беспокойна, здоровы ли Вы? — с тревогой написала она, отвечая на его вызов. — Столько дней от тебя ни духа, ни слуха нету». Потемкин выждал еще несколько дней — и появился при дворе, как призрак Банко. По свидетельству одного из мемуаристов, он бросился в покои государыни «в ярости» и прокричал что-то вроде: «Я пришел объявить, что ваше величество должны сию секунду сделать выбор между Ермоловым и мной! Один из нас должен сегодня же оставить ваш двор. Покуда при вас остается этот белый негр, ноги моей здесь не будет!» С этими словами он выбежал из дворца и умчался из Царского. [618]
618
Переписка. № 737 (Екатерина II Потемкину после 28 июня 1786); КФЖ. 17-28 июня 1786; Joseph II — Cobenzl Vol. 2. P. 75 (Кобенцль Иосифу II 1 нояб. 1786); Memoirs. P. 103-104.