Потерянные в прямом эфире
Шрифт:
— И не почувствуете, у вас жар. Давайте я и вам антибиотики выпишу. Только будьте аккуратны, конкретно эти сугубо для взрослых, ребёнку их ни в коем случае давать нельзя.
— Хорошо.
Закрыв дверь за педиатром, я порывалась добежать до аптеки за лекарствами для Арсения, но вдруг поняла, что попросту не дойду, да и оставлять сына в таком состоянии одного было страшно.
Разрываясь между страхом и гордостью, я набрала номер Макарова. Тот ответил почти сразу, радостно хохотнув в трубку:
— Завтра снег ожидать?
— Нам нужна твоя помощь.
Слава
— Как же тебя так угораздило, — пробурчал он недовольно, оценив мой бледный вид.
— Угораздило.
— Не пробовала о себе лучше заботиться?! Ты же мать.
— Да пошёл ты, — без особой злобы пробормотала я, протягивая ему рецепт с назначениями. Сил на эмоции не было.
Рыжий друг Ключевского сгонял до аптеки, заодно по пути прикупив для нас два огромных пакета продуктов.
— Хочешь, я останусь?
Я с сомнением посмотрела на Макарова и отрицательно мотнула головой.
— Не стоит. Сейчас примем лекарства, и всё будет хорошо.
— Уверена?
— Да. Только… Игорю ничего не говори.
Слава нахмурился.
— Я не собираюсь обманывать друга.
— А я и не прошу никого обманывать. Просто не говори ему пока. Он всё равно нам ничем помочь не сможет, только измотается весь. А ему сейчас косячить нельзя, сам же знаешь, что Богомолов не в восторге.
С рождением сына Большой Босс несколько пересмотрел приоритеты и уже не впахивал на износ, стараясь как можно больше времени уделять нам, к неудовольствию вышестоящего руководства.
— Хорошо, — с неохотой согласился он. — Но при условии, что если что, ты сразу звонишь мне.
— Ладно.
И мы вновь остались вдвоём.
Я выпила выписанный антибиотик, горло при этом сжалось от острой боли, глотать было крайне трудно. Впрыснула из мерного шприца Сеньке жаропонижающее, закапала ему в нос и горло. И села в кресло с сыном на руках, ожидая, когда станет лучше. Время тянулось как резиновое. Арсений притих, но не спал, вяло шевеля ручками и ножками, меня опять потянуло в сон. — Мы ведь справимся? — спросила я неведомо у кого и поцеловала сына шершавыми губами в лобик, он был влажный и горячий. Сердце глухо забилось в груди, проталкивая по венам тревогу. Но я запретила себе паниковать.
— Мы с тобой не первые, мы и не последние. Все дети болеют, и все мамы справляются. Вот и я справлюсь.
Следующие два дня прошли как в тумане. Арсений практически не спал и практически беспрестанно канючил, отказываясь хоть немного полежать в своей кроватке. Моя собственная температура скакала то вверх, то вниз, сбиваемая лекарствами, из-за чего я всё время чувствовала себя выжатой как лимон. Иногда нам с Сеней удавалось поспать, но даже сон не приносил никакого облегчения.
Пару раз звонил Игорь, но я не отвечала, отделываясь эсэмэсками с уверениями, что всё хорошо и я просто не могу разговаривать.
Часы слились в какой-то бесконечный поток, прерываемый лишь звонками будильника, напоминающими о том, что пора принимать лекарства.
Я всё ещё толком не могла глотать,
А потом уже пошёл привычный порядок действий: дать ему лекарство, закапать в нос, опрыскать горло, выпить антибиотик самой.
Вскоре мы оба уснули. Когда я проснулась, в квартире было тихо. Сенька мирно спал у меня под боком, я пощупала его лоб и с облегчением поняла, что тот был холодный.
Мне тоже стало заметно лучше, я даже нашла в себе силы принять душ. После чего немного прибралась в квартире и ощутила первое за эти дни чувство голода. На кухне царил беспорядок, и я принялась раскидывать вещи по местам, пока не наткнулась на две одинаковые ложки из-под лекарств, лежащие параллельно друг другу на кухонном столе. В моей голове вяло заворочались воспоминания: ночь, таблетки, шприц, плач Арсения… На душе шевельнулось что-то нехорошее.
Я поспешила в комнату, по пути убеждая себя в том, что ничего страшного не случилось, так… всего лишь мнительность, осторожность.
Ребёнок продолжал лежать на кровати, обложенный подушками, и мирно спал. Я даже выдохнула. Можно подумать, дай я ему не тот препарат, то сын растворился бы в воздухе. Убедив себя в том, что всё хорошо, я ушла на кухню. А там опять эти грёбаные ложки. Пришлось вернуться в спальню.
— Ты меня, конечно, прости, — склонилась я над сыном, — но лучше я тебя разбужу. Ты немного поорёшь, поругаешься, а потом… всё будет хорошо.
Я подхватила его на руки, ожидая услышать его недовольный крик. Но ребёнок не проснулся. Он даже не пошевелился. Я попыталась немного встряхнуть его, но и это не дало никакого эффекта, лишь ручки-ножки безвольно повисли в воздухе.
Ужас ледяной глыбой сковал меня, мне понадобилась почти минута, чтобы сообразить, что нужно делать. Скорую я вызывала уже на грани истерики. То время, что бригада была в пути, я провела в попытках разбудить сына, но он упорно отказывался реагировать хоть на что-либо. Больше всего на свете боялась проверить его дыхание, хотя под ладонью ощущались слабые удары сердца. Но потом всё же отважилась наклониться к его личику. Сеня дышал. Дышал.
Скорая приехала быстро. Всю дорогу до больницы я провела в судорожных молитвах. Лишь бы всё обошлось.
Его поместили в реанимацию, а мне велели сидеть в коридоре и ждать. И я ждала, впадая то в оцепенение, то в тихую истерику, разрывающую моё сердце на части. А потом в коридоре возник Игорь. Я даже не удивилась. Он пролетел мимо меня и исчез за одной из дверей, чтобы появиться оттуда минут через десять. Разгневанный и взъерошенный.
Подскочила на ноги, испуганная тем, что пока я сидела здесь и страдала, с сыном случилось что-то ещё, но Ключевский просто сходу накинулся на меня: