Потерянный дневник дона Хуана
Шрифт:
— Дон Хуан? — с удивлением воскликнула Ленора, ее дуэнья.
У Альмы, как и у других дорогих куртизанок, была своя дуэнья, которая помогала ей исполнять роль благородной дамы.
— Донья Альма… принимает? — поинтересовался я на тот случай, если она находится в обществе своего очередного покровителя.
За короткое время пребывания в Севилье Альма успела достигнуть подлинных вершин в своей профессии. Теперь она по праву считалась лучшей куртизанкой во всей Севилье, и ее гонорары соответствовали ее репутации. С тех пор как она стала брать деньги за свою любовь, я, следуя своим
— Она только что приехала из Кармоны…
— Значит, я как раз вовремя.
— …И она принимает ванну, — сказала дуэнья и даже показала мочалку, с помощью которой только что намыливала тело своей хозяйки.
— Пожалуйста, сообщите ей о моем приходе. И спросите, следует мне уйти или… остаться.
— Да, господин!
Я с интересом оглядел комнату. На книжных полках стояло довольно много трудов по медицине. Я провел пальцем по переплету одной из книг, посвященных ампутации конечностей, и улыбнулся своим воспоминаниям.
— Госпожа приглашает вас присоединиться к ней… в ванной.
Хотя в обязанности Леноры входило не столько защищать скромность своей хозяйки, сколько, наоборот, продавать ее, дуэнья не могла избавиться от привычки заливаться краской стыда. Лично меня столь откровенное предложение нисколько не смутило, а напротив, обрадовало. С улыбкой заговорщика я взял из рук Леноры мочалку и направился в ванную комнату.
Безупречно красивое лицо Альмы по-прежнему выглядело юным, и только глаза, казалось, принадлежали другому человеку — более взрослому и умудренному опытом. Длинные локоны ниспадали ей на грудь, впрочем, не скрывая ее пышности.
— А я все гадала, как долго мне еще тебя ждать у себя в спальне, — сказала она. — Не желаешь ли присоединиться ко мне и рассказать, что новенького с тобой приключилось в мое отсутствие?
Я молча занял место ее дуэньи и начал неторопливо намыливать ее плечи, руки и шею. Мне не хотелось отвечать на ее расспросы. Большинство женщин не желают ничего знать о своих соперницах. Разумеется, слухи распаляют их любопытство и дразнят, как пламя свечи дразнит мотыльков. Но в тот момент, когда женщина дарит себя, она предпочитает верить в то, что она единственная и других после нее не будет. Женщины подобны миссионерам и надеются обратить в свою веру даже таких закоренелых грешников, как я. Они не хотят слушать, когда я честно признаюсь в том, что способен видеть божественное присутствие в каждой из них, и потому боготворю любую женщину.
Впрочем, Альма не была похожа на остальных женщин, которых я знал. Она с не меньшим упорством стремилась познать все тонкости искусства страсти, чем я. Она называла меня своим учителем, подобно тому, как я называл маркиза своим. Мои уроки не только научили ее прислушиваться к собственным желаниям, но и жаждать дальнейших открытий. Именно эта жажда и побудила ее в свое время покинуть Кармону и приехать в Севилью. Я честно предупреждал ее об опасностях, подстерегающих на каждом шагу, и пытался отговорить ее от этого шага. Хотя, положа руку
Однажды я оказался в Кармоне, неподалеку от родных мест. В тот раз мне не повезло: внезапное возвращение ревнивого мужа помешало довести начатое до конца. Разгневанный супруг выхватил свою шпагу, а я не смог последовать его примеру, поскольку моя шпага вместе с моей одеждой находилась в другом конце комнаты. Первым же ударом он ранил меня в руку. К счастью, второго удара не последовало. Как только я сумел добраться до своей шпаги, выяснилось, что мой противник — плохой фехтовальщик и к тому же трус.
Рана между тем оказалась довольно глубокой, и я поехал к своему старому другу — дону Пабло. Доктор Пабло был единственным мужчиной, кроме падре Мигеля, который имел право посещать монастырь Пресвятой Богоматери. Он лечил монахинь, а кроме того, в дни церковных праздников поднимался на колокольню монастырской церкви и звонил в колокола. Родом он был из евреев-выкрестов, которых в городе не любили и сторонились. Поэтому дон Пабло, будучи самым набожным человеком из всех, кого я знал, вынужден был вести образ жизни отшельника. Что же касается матери-настоятельницы, для нее было абсолютно неважно, какая кровь течет в его жилах, к тому же она знала, что он лучший доктор в Кармоне.
Однако истинным призванием дона Пабло было служение Господу. Когда ему выпадала возможность звонить в монастырские колокола, он предавался этому занятию с особой страстью. Он обожал, повиснув на веревке, раскачиваться вместе с колоколом — довольно опасная манера, которая стоила жизни многим звонарям, свалившимся с колокольни. Тем не менее доктор Пабло ликовал и смеялся, рискованно летая вместе с колоколом взад-вперед. Он любил повторять, что наш смех доставляет Господу несравненно большую радость, нежели наши слезы.
— Хуан! Что бы это значило?! — воскликнул доктор Пабло, которого удивил и развеселил мой наряд благородного господина.
Однако увидев кровоточащую рану на моем предплечье, он сделался серьезным и обеспокоенно пробормотал:
— В самом деле, что бы это значило…
Я давным-давно не навещал доброго доктора, и сейчас мое сердце сжалось от чувства вины. Он с отцовской нежностью обнял меня и повел к своему столу. Я попросил прощения за поздний визит, но он жестом успокоил меня. Юная красавица — его племянница — оторвалась от книги и подняла на меня свои голубые глаза, жгучие, как пламя свечи. Доктор имел неосторожность приохотить девушку к медицинским книгам, что вовсе не удивительно для человека, который обожает раскачиваться вместе с колоколом.
— Дядюшка только что рассказывал мне, как правильно ампутировать конечность, — сказала Альма, не выказывая ни малейшего смущения, свойственного большинству молодых девиц.
— Искренне надеюсь, что в моем случае такой необходимости не возникнет.
— Тебе пора спать, Альма, — сказал доктор Пабло, когда племянница изъявила горячее желание помочь ему зашить мою рану. — Как-никак завтра у тебя свадьба.
— Примите мои поздравления, — с улыбкой сказал я. — Должно быть, вы очень переживаете и волнуетесь.