Потерянный Рембрандт
Шрифт:
На крик вышла в переднюю старуха, седая, напудренная, подстриженная, с подмазанными губами, в прекрасном суконном платье лилового цвета. На руке у нее бренчала золотая браслетка, а на носу торчало маленькое пенсне без оправы, так называемая "бабочка".
– Я не поеду, - сказала она.
Шамшин понял, что старуха все знает. Лялька ей, несомненно, разболтала.
– Агния Николаевна, - сказал он решительно.
– Нам уже некогда убеждать друг друга. Я сейчас еду на вокзал, заказываю вам билет
Все расходы на мой счет.
– Я не понимаю, Василий Игнатьевич, зачем мне ехать?
– Агния Николаевна, вы в Москве все поймете.
– Я не хочу тащиться в Москву неизвестно зачем.
– Как неизвестно? Я продаю картину... Это вам известно?
– Известно.
– Вы владелица этой картины, это вам известно?
– Ну, не совсем...
– Вы с продажи получите десять процентов.
– Василий Игнатьевич, - вдруг важно сказала старуха и высморкалась в маленький кружевной платок.
– Простите меня, за кого вы меня принимаете?
– Как за кого?
– Шамшин опешил и посмотрел на Ляльку, обращаясь к ней за помощью.
Лялька повела плечами и улыбнулась.
– Я вас очень уважаю, Агния Николаевна, - сказал Шамшин, - но вы сами понимаете, все помимо моей воли так неожиданно обернулось, мои антиквары...
– Мне нет дела до ваших антикваров, - резко перебила старуха.
– Я не могу Лялечку оставить без глаза! Это во-первых... А во-вторых: какой мне интерес?
– Я же вам сказал...
– Вы мне ничего не сказали. Что значат ваши проценты?
Пятьдесят рублей, сто, триста... Я ведь ничего не знаю. Зачем я поеду? Я не девчонка, мотаться взад-вперед, неизвестно зачем. ,
– Да...
– Шамшин вздохнул.
– Я об этом не подумал.
– Вы странный человек, Василий Игнатьевич... Как будто не от мира сего!
– наставительно произнесла старуха и сняла дрожащее пенсне.
– Не желаете ли чаю?
– Благодарю вас, некогда! Агния Николаевна, я умоляю
вас...
Шамшин приложил руку к сердцу. Он уже вошел в отру, бес азарта им овладел. Он решил подействовать на воображение.
– Агния Николаевна! Это, конечно, риск. Рискните!
Риск - благородное дело. И вы, может быть, получите несколько тысяч.
Тут он понял, что порет какую-то невообразимую чушь. Растерявшись, он подмигнул старухе. Но пошлых людей сильнее всего убеждает пошлость. Вот почему старуха сперва удивилась, потом задумалась и наконец вопросительно взглянула на дочку.
– Ну, Лялечка... Что ты посоветуешь?
– Право, не знаю, мамочка.
– Да чего не знать?
– снова врезался Шамшин.
– Ну, потеряете дня три, только и всего... А вдруг?
– Рискнуть?
Старуха опять посмотрела на Ляльку. Лялька, задрав ноги, раскачивалась на стуле.
– Обдерни юбку... Где у тебя юбка? Что за мода?
Лялька захохотала. Старуха рассердилась.
– Я не понимаю, Ляля, ведь Василию Игнатьевичу, некогда. Он спешит... Надо же решать!
– Езжай, по-моему...
– А это не опасно, Василий Игнатьевич?
– Да что вы, Агния Николаевна... Что тут может быть опасного? Люди-то свои... Я вас не в Америку везу. Согласились?
Он схватил ее за руку.
– Я сейчас еду домой, потом на вокзал, потом забрасываю вам картины... Говорю номер носильщика, вы забираете у него билет и... в Москву, в Москву!
Он расцеловал и Ляльку и заодно старуху. Старуха сразу же забегала по квартире, хватая вещи.
Лялька закричала прислуге:
– Даша, вытащите с антресолей чемодан... Да оботрите!
Начался переполох.
Шамшин опрометью скакал вниз по лестнице. Думать уже было некогда...
Ирине была оставлена записка: "Иринушка! Па экстренному делу выехал в Москву дня на три. Вася".
8
Старуха поселилась в одном из московских переулков, в каменном особняке с помещичьим двориком, занесенным пухлым солнечным снегом. Среди снега стояли три восковые замерзшие березы. Все вокруг и в самом домике было очень приятно. Домик, отведенный под маленький музей начала девятнадцатого века, довольно хорошо сохранился. Заведующий музеем, старый художник-реставратор, был большим приятелем Шамшина по винной части. Старуху он приютил в жилой половине дома, которая не экспонировалась, среди красного дерева и ширмочек, около тяжелой круглой изразцовой печки.
Старуха радовалась тихой жизни и готова была жить в этом особнячке до бесконечности. Утром она пила кофе, потом уходила обедать к московской приятельнице и там проводила вечер.
Когда, наступил решительный день, старухе стало страшно, а может быть, ей не хотелось расставаться с московской жизнью.
Она категорически заявила Шамшину, что у нее сосет под ложечкой, что сегодня ночью ее томили скверные предчувствия и что она вообще не согласна на эту авантюру.
– Вы смеетесь надо мной, Агния Николаевна, - заявил испуганный Шамшин.
– Отступать уже поздно. Через полчаса сюда приедут антиквары.
– Василий Игнатьевич, я вам говорю, что сегодня не готова...
– стояла на своем старуха.
– Придут люди, а я не в состоянии связать мысли, не то что говорить...
Шамшин забегал по комнате... Выкурив две папиросы, он сказал старухе:
– Агния Николаевна, раздевайтесь.
Старуха удивленно посмотрела на него.
– Я вам говорю: немедленно раздевайтесь и ложитесь в постель.
– Зачем?
Она сняла пенсне.
– Вы больны. Вы умираете. Буду говорить я за вас. Ложитесь!