Потерявшие солнце

Есаулов Максим

– Сейф в спальне, – произнес он слабым голосом, – в платяном шкафу, а ключ у Олега на цепочке, ну, я говорил…

– Мне не нужен сейф. – Цыбин прислонился к стене напротив. – У меня были другие задачи.

– Какие задачи? – Солитянский поднял одуревшие мгновенно глаза. – Там семнадцатый век, вы понимаете, сколько…

– Солитянский! – Цыбин присел перед ним на корточки. – Вы понимаете… Я убираю всех, кто может меня опознать, – он вспомнил фразу из давным-давно увиденного фильма.

Солитянский шумно сглотнул, поблекшие глаза на секунду вспыхнули неописуемым животным ужасом. Хищно-радостно чавкнул затвор. Стукнулась и покатилась

по паркету стреляная гильза. Цыбин убрал пистолет под плащ и пошел к двери. Неожиданно в голову пришла новая мысль. Он улыбнулся и быстрым шагом вернулся в гостиную.

Лицо хозяина было залито кровью, капли, стекая со щеки, с неумолимостью метронома глухо ударялись о паркет. Цыбин рванул у него на груди рубашку и сдернул с серебряной цепочки маленький круглый ключ.

В сейфе лежали ажурная золотая брошь с испанским гербом, массивный перстень с красным камнем, золотой браслет и еще какая-то золотая мелочь. Он сгреб все в карман и осторожно вышел из квартиры.

Дверь не захлопывалась, искать ключи не хотелось, хотя время, по-видимому, не подгоняло: во всем доме висела тишина. Цыбин плотно притворил створку и начал быстро подниматься по лестнице. Войдя на чердак, он прислушался. Ничего, кроме бормотанья ветра и тоскливого шелеста смешанного со снегом ноябрьского дождя.

«Главное, чтобы какой-нибудь бомж не попался», – подумал он и двинулся сквозь мутную затхлость к слабо бледневшему чердачному окну.

Крыша была ужасно скользкой от воды, ветер свирепел с каждой минутой. Держась ближе к коньку и внимательно наблюдая за темными окнами верхних этажей, Цыбин дошел до поворота двора и направился вглубь от Фонтанки. Далеко внизу одиноко пророкотал автомобиль, тявкнула собака. Заранее выбранное окошко было распахнуто. Чердак ничем не отличался от предыдущего, только на лестнице не было света. Он вышел во двор, прошел под арку и очутился на углу Итальянской и Караванной. Перейдя Манежную площадь, нырнул в первый двор по Малой Садовой, отсоединил от пистолета затворный механизм и бросил в узкое подвальное окошко. Выйдя на улицу, проскочил в такой же «колодец» напротив, где, приподняв крышку канализационного люка, швырнул туда магазин с оставшимися двумя патронами, а все остальное засунул в ждущий завтрашнего вывоза полный мусорный бак. Глушитель еще на крыше он спустил в трубу давно потухшей кочегарки. Избавившись таким образом от наиболее тяготившего груза, Цыбин снова вышел на продуваемую Малую Садовую и, глубоко надвинув шляпу, налегая грудью на ветер, дошел до Невского. Было по-прежнему холодно и пустынно. Ненастная ночь не располагала к романтическим прогулкам. Пройдя Катькиным садом и через улицу Росси, он снова вышел к Фонтанке и перешел на другую сторону. Остановившись на углу с Ломоносова, дождался, когда в округе не стало видно машин, достал из кармана золото и медленно, предмет за предметом, кинул в черную воду.

«Солитянский готов был ради него на все, и многие другие, наверное, тоже, а я уничтожаю своими руками, – подумал он. – В этом даже есть что-то театральное. Впрочем, это просто издержки профессии – ради безопасности довольствоваться меньшим, пренебрегая большим. Первое отступление от правил может оказаться последним».

По мере приближения утра слегка потеплело. Снежные хлопья почти исчезли. Хлестал лишь жесткий холодный дождь. У Пяти углов Цыбин остановил грязную «девятку» с двумя молодыми парнями.

– На Стачек, угол с Ленинским.

– Двадцатка.

В машине вовсю

кочегарила печка. Мурлыкало радио. Парни трепались о своем. Наконец потянуло в сон. Один за другим он расслаблял мускулы. Метались обрывки мыслей: «Где же он видел этого парня с набережной? Эти знакомые раскосые глаза». Память никогда не подводила.

«Плейбой, просто герой, одет как денди…» «Надо вспомнить. Это может быть важно».

– Я ей говорю: давай бери! А она: «За такие предложения у нас в Армавире…» Дура!

«Где же? Вспоминай!»

От Стачек до Ветеранов Цыбин шел пешком. У метро остановил такси, доехал до Волковки. Старый двухэтажный дом встретил привычным скрипом деревянных ступеней и густым кошачьим запахом. В квартире он с трудом поборол желание лечь. Усталость и напряжение брали свое даже у него. Снял плащ, шляпу, брюки и ботинки, связал все в узел. Бросил туда же перчатки и, немного подумав, свитер. Надел джинсы и кожаную куртку. Выйдя на улицу, прошел между слепыми мокрыми домами почти до Карбюраторного завода. У расселенного дома бросил куль в пустой бачок, облил бензином из специально захваченной бутылки, чиркнул спичкой и слегка придвинул крышку, чтобы не залило дождем. Огонь весело заполыхал, обдавая лицо непередаваемо приятным жаром. Было хорошо просто стоять и смотреть на него.

Дома Цыбин почувствовал, что сил принимать душ у него нет. Выпил стакан сока, разделся и лег в постель.

«И все-таки я вспомню».

Его плавно закачало на волнах сна.

«Вспомню…»

* * *

Двое приближались со стороны цирка, едва различимые сквозь пляску серого снега в мертвенно-белом свете уличных фонарей. Антона внезапно охватило вязкое беспокойство. Словно маленькая сороконожка пробежала вдоль позвоночника, оставляя за собой крупные холодные мурашки. Глядя на бредущие гуськом в борьбе с ветром фигуры, он силился понять, откуда взялись колющие изнутри иголочки. Горячим ручейком от позвоночника через шею и затылок к вискам потекла снова ноющая боль. Идущий первым мужчина вошел в нервно дергающийся пучок света, и Антон узнал его – Кеша Солитянский по кличке Фуня, карточный игрок, шулер мелкого пошиба из бывших завсегдатаев «Галеры» и ресторана «Север». Невозможно спутать его развалистую индюшачью походку.

«К Олегу Каретникову в пятнадцатый дом игрока ведет, – подумал он, пытаясь не закрывать сдавливаемые головной болью глаза. – А была информашка, что у Каретникова ствол есть… Надо бы под очередной рейд…»

Высокий в плаще и шляпе неожиданно начал слегка прихрамывать, еще более сгорбился навстречу ветру и надвинул шляпу глубже. Боль победила. Антон закрыл глаза и, погрузившись в темноту, ловил лицом осеннюю изморось. Где-то он видел эту вбитую в плащ жилистую фигуру. Нужно открыть глаза и посмотреть еще раз. Может быть, тогда… Глаза не открывались. Им было хорошо. Они бастовали. В темноте боль отступала, видимо, тоже боялась темноты.

«Ну только на секунду, – уговаривал себя Антон, – на одну секунду…»

Высокий смотрел прямо на него. Не на небо. Не на дорогу в поисках попутных машин. На него и только на него. Антон физически почувствовал, как в десятке метров чужой жесткий ум работает над тем же вопросом, который он только что задавал себе. Он моргнул. Доли секунды. Все исчезло. Только стена мокрого снега. Только блеск воды на асфальте.

Папироса никак не зажигалась. Ветер моментально душил слабый огонек спички. В голове все усиливалась барабанная дробь.