Потерявшие солнце
Шрифт:
– Я не понимаю, чего вы от меня хотите? Что мне, «чистуху» написать, что ли? – Антон встал и, подойдя к окну, первым взял одну из кружек, перехватив изумленный взгляд Вышегородского. – Я все подробно изложил дважды: сначала в рапорте, потом на допросе. Уже почти двенадцать. Я на ходу засыпаю. На что вы хотите меня поколоть, я не знаю.
– Ну, допустим, колоть тебя никто ни на что не собирается. – Сидящий рядом с Хрящевым, крупный, слегка полноватый начальник 22 «убойного» отдела Матросов встал и, одернув элегантный серый костюм, тоже подошел к окну. Вышегородский мгновенно подал ему чашку.
– Просто не хочется, чтобы в деле присутствовала путаница. Павел Анатольевич несколько излишне эмоционален, но его тоже можно понять.
Матросов отхлебнул кофе и прошелся по кабинету, видимо, подбирая слова для следующей фразы. Чувствовалось,
Глядя на самодовольного Матросова в дорогом итальянском костюме, Антон вспоминал, как пять лет назад, ровно через три недели после устройства в милицию, его как самого молодого отправили в другой район, в бригаду по расследованию погрома на одном из рынков. Страшно гордый, что работает по преступлению, о котором говорит весь город, Антон прибыл на проводимый Хрящевым и Матросовым инструктаж, где получил задание полностью обойти одну из прилегающих к рынку пятиэтажек с целью установить свидетелей погрома. Хрящев сказал, что, пока каждый жилец не будет опрошен, об отдыхе следует забыть. Матросов добавил, что «уголовный розыск – не место для бездельников» и что они с Павлом Анатольевичем «работают без перерыва уже трое суток». Возвратившись в начале двенадцатого вечера с отчетом, насквозь промочивший в ноябрьской каше ноги Челышев застал начальников в сумеречном состоянии перед столом с остатками закуски (из соображений конспирации пустая тара стояла под столом). Принявший его отчет Хрящев долго пытался неверными движениями надеть очки, затем, справившись, разразился бранью по поводу почерка Челышева, из-за которого ничего не понятно. Подошедший Матросов поддержал начальника, заявив, что, когда он был молодым опером, он, имея плохой почерк, все бумажки по ночам печатал, чтобы всем было понятно… Антон, обладая каллиграфическим почерком от рождения и постоянно страдая от этого, особенно в армии, стоял ошарашенный, пока не заметил, что его отчет держат вверх ногами…
Из воспоминаний его вернул собравшийся с мыслями Матросов:
– Ты не хуже нас знаешь, что с твоим делом все уже давно ясно, что стрелял в вас Леша-Миномет. Да, я помню, что ты его категорически не опознал, но девочки со двора…
Антон не выдержал и усмехнулся.
– Нет, ты посмотри, он еще скалится, – взорвался Хрящев. – Он самый умный, ему наши доводы по барабану. Да тогда весь УУР работал, чтобы…
Антон смотрел на бегущие по оконному стеклу серые, как сам день, капли. Они с трудом пробивали себе дорогу по жирному налету копоти. Не хотелось спорить. Не хотелось что-то доказывать. Не хотелось вообще говорить. Хотелось выпить «стольник» водки, стакан минералки и спать. Хотелось, чтобы больше не возвращалась боль. Хотелось ярких ласковых снов. И еще хотелось солнца, теплого летнего солнца.
«Как там у Цоя… „Солнечный день в ослепительных снах”».
Сквозь мечты пробивались распеваемые на два голоса обрывки фраз:
«Чистое раскрытие…»
«Информация Тортюхина…»
«Хватит играть в детектива…»
Он вздохнул и снова уставился в застекленное мокрое небо.
В версию Миномета он не верил никогда. Даже в самом начале, когда любимый опер Матросова, вечно загадочный и очень важный Сергей Тортюхин из группы по «заказухам» принес информацию, что Алексей Пушкарев по кличке Миномет, боец из группировки Боба Новокузнецкого является непосредственным исполнителем бойни на «Кораблях». Совершенно не убеждал Антона мотив убийства по версии Тортюхина, заключающийся в том, что Миномет вложил свои заработанные честным бандитизмом баксы в финансовую пирамиду Кардавы и, оказавшись у разбитого корыта, сильно обиделся и решил поквитаться. Руоповцы же просто оказались не в том месте и не в то время. Последнее было единственное, с чем Антон соглашался. Что же касалось остального, то ему было абсолютно неясно, зачем Миномету при таком раскладе убивать Кардаву, когда нужно вышибать из него деньги. Кроме того, имелась другая тонкость – «крышей» Кардавы в его «бизнесе» являлась именно группировка Боба, в которую входил Пушкарев. И именно к ним, по общему мнению наиболее информированных кругов из числа населения города, перекочевали собранные Кардавой у доверчивых вкладчиков деньги. Все это было непонятно, но до опознания являлось лирикой. Когда же Антону показали видеозапись с изображением Пушкарева, он окончательно утвердился во мнении, что блестящая версия – полная туфта. Пушкарев был ростом с него, коренастый, плотный, с круглым дебильным лицом. На Худого он был похож, как Тайсон на Шварценеггера. Кроме этого, на опознании выяснилась еще одна пикантная деталь. На вопрос Антона: почему ему не представляют Пушкарева вживую? Следователь горпрокуратуры с замечательной фамилией Суков разъяснил, что такой возможности нет, так как через неделю после перестрелки на «Кораблях» Леша был убит в пьяной драке с молодыми «ефремовскими» бойцами в широко известном кафе «Полночь». Провал опознания не обескуражил группу 22 отдела. Через неделю Суков сообщил Антону, что готовит дело к прекращению за смертью обвиняемого.
– Девочки его опознали, что во дворе играли, – бодро говорил он. – Да, еще его палец в комнате нашли, прямо на телевизоре отпечаток. А ты нервничал, видел плохо, ранили тебя опять же. Сам понимаешь…
Антон прекрасно понимал, о чем он говорит, но заставлял себя не раздражаться. Крыть было нечем. После ЭТОЙ больницы любые его слова могли ничего не стоить.
– Убийца не мог оставить палец на телевизоре, – убеждал он, – он не заходил в комнату, а Пушкарев мог бывать у Кардавы. Они ведь знакомы. Отсюда и опознание, и след… Слушай, а ты эксгумацию будешь проводить? Я же попал в него.
– Какая эксгумация, ты что! У меня и так сроки горят. Тем более, зачем? И так все ясно. А тебе могло и показаться. Ну ты понимаешь…
Дело прекратили. Несколько газет выбросили сенсационные статьи о раскрытии убийства оперативников РУОПа. Кто-то выражал свои сомнения в курилках главка. Потом все стихло. Осталась только боль. И еще память.
– Он нас не слушает, – сказал вдруг Хрящев. – Нет, ты посмотри, он совсем нас не слушает. Артур, он у тебя всегда такой умный? Он хоть вообще чем-нибудь занимается?
Вышегородский на секунду замялся. Отношения у него с Антоном были натянутые, но при нем стучать он все-таки не мог.
– Нормальный оперативник… Ну-у, опытный, грамотный…
Антону надоело. Его уже тошнило от кофе и курева. Слушать одно и то же обрыдло.
– Можно, я пойду? – как можно вежливее спросил он. – Я все понял, я очень устал, голова болит.
При последних словах Матросов сделал понимающее лицо.
– Да-да, конечно, ты перенервничал, но вел себя на месте грамотно. Ты на нас с Пал Анатольевичем не обижайся. Иди отдыхай. Те, кто будут заниматься делом, с тобой свяжутся.
– Хочешь, возьми завтра выходной, – неожиданно сказал Вышегородский.
Антон удивленно посмотрел на него и покачал головой.
В чайнике снова забулькал поспевший кипяток.
Дождь за окном поутих, только порывистый ветер продолжал терзать ветви деревьев.
Коридор отдела был абсолютно пуст. Все двери наглухо закрыты. Присутствие высокого начальства не располагало к сидению на местах. Используя универсальную формулу «я на территории», опера, не задействованные в работе по «свежаку», рассосались с самого утра. Впрочем, в основном к делу были привлечены бойцы районного «убойного». Их начальника, молодого франтоватого парня в неизменной ковбойской шляпе и «казаках», Антон видел еще ночью на месте убийства. Отделенческие же пинкертоны, как всегда, были озадачены проблемой повышения раскрываемости за счет увеличения количества отказов в возбуждении уголовных дел, а также работой по перспективным кражам магнитофонов, курток, шапок и других предметов после совместного распития алкоголя в грязных коммунальных норах.
Сосед по кабинету «детский» опер Рома Хохмачев по кличке Хоха неожиданно оказался на месте. Запершись, он занимался крайне полезным для оперативника делом – обклеивал самоклеящейся пленкой сейф. Хоха работал немногим более года, но уже считал себя сильным опером. Львиная доля его речей посвящалась тому, как он день и ночь впахивает, как на нем одном держится отдел и как несправедливо не замечает его руководство. За все время работы Хохины раскрытия можно было посчитать по пальцам одной руки, попавшей под циркулярную пилу. Общаться с детьми-злодеями он абсолютно не умел. Вследствие этого дети его не любили и стучать ему категорически отказывались, что впрямую сказывалось на его показателях. Зато он поменял в кабинете обои, принес одеяло, подушку и даже кофейный сервиз. И еще он обладал одним неотъемлемым качеством: у него всегда были деньги.