Потерявшие солнце
Шрифт:
– Простите, что сижу, молодой человек, но спина совсем замучила. Не поверите – даже работать не могу. Вон – весь стол бумагами завален. Садитесь, пожалуйста. Точнее, присаживайтесь.
Цыбин поставил портфель на стул, открыл его и извлек темную пузатую бутыль с потертой этикеткой.
– Может быть, мое лекарство, Владлен Егорович, вернет вас к жизни и спасет финансовые круги города от полного краха.
Старик протянул руку и, взяв бутылку, поднес ее к глазам:
– Бог мой! Настоящее «Перно». А год? Потрясающе! У вас есть
– Ну что вы, – Цыбин сел на антикварный стул с высокой спинкой, – вы и так очень много для меня сделали.
Ямпольский склонил аккуратно подстриженную седую голову набок и лукаво улыбнулся, на секунду снова став директором мясного магазина:
– Судя по вашему визиту, я могу сделать еще больше. Не так ли? – Он резко пододвинулся к столу, выпрямился и положил холеные руки на бордовое сукно. – Сколько?
– Столько же.
– Точка назначения?
– Та же.
– Процент?
– Прежний.
Ямпольский достал из шкатулки на столе дорогую толстую сигару и аккуратно отрезал кончик.
– Дело в том, молодой человек…
– Прежний. – Улыбка Цыбина оставалась такой же широкой.
Старик отвел глаза и занялся прикуриванием. Клубы сизого душистого дыма наполнили комнату.
– Из уважения к вашей покойной маме я готов даже нести рискованные убытки.
– Видимо, она заранее компенсировала вам их при жизни. – Цыбин достал из портфеля туго перевязанный бечевкой бумажный сверток: – Пересчитаете?
Ямпольский покачал головой.
– Приличные люди должны уважать друг друга и доверять друг другу. Уважение, доверие и нелюбопытство – вот три кита современной коммерции. Причем второе следует из третьего. Чем меньше знаешь о человеке, тем легче ему доверять. Меня не интересует, какими переводами вы зарабатываете такие деньги. Вас не волнует, как я бесследно и почти беспошлинно переправляю их за тысячи километров. Это располагает ко взаимному доверию.
Говоря это, он принял сверток из рук Цыбина и, мгновенно ощупав длинными сухими пальцами, положил в ящик стола.
– Позвольте дать вам один совет, молодой человек, опять-таки из безмерного уважения к вам и вашей маме.
Привставший было Цыбин снова сел. Вежливая улыбка не покидала его лица.
– Испания – крайне нестабильная страна. Хранить там денежные средства несколько легкомысленно. Тем более вы выбрали не курорты, побережья с их возможностями перспективных вложений, а отсталые горы Каталонии и этот городок, которого нет на карте, а название мне даже не выговорить. С моей точки зрения, а вы знаете – я достаточно компетентен в этих вопросах – неоспоримо лучше представляются Германия, Англия и, естественно, Швейцария. Конечно, разместить деньги в Цюрихе или Лозанне непросто, но, если я замолвлю кое-где слово, правда, это потребует расходов, но вы же понимаете, что не это побуждает меня подсказать вам.
– Разумеется. – Цыбин кивнул. – Я крайне уважаю ваше мнение. Возможно, Испания лишь первый этап. Я обязательно обдумаю ваши слова. И заверяю вас, все дальнейшие операции – только через вас. От добра добра не ищут. Уважение, доверие и нелюбопытность нынче в дефиците. – Он еще шире улыбнулся. – И еще конфиденциальность. Правда?
– Только я, только я, – прижав руки к груди, закивал Ямпольский, – кругом ворье, бандиты. Кошмар.
Цыбин поднялся:
– Как всегда? Три дня?
– Максимум.
– Приятно с вами работать.
– Приятно с вами общаться.
Рука у старика была сухая, как куриная лапа, и цепкая, как зубы бульдога.
На улице ветер рвал из рук прохожих зонты. Временами казалось, что дождь хлещет горизонтально, параллельно земле. Старые дома стояли в подтеках, как полинявшее белье на веревке. Цыбин обернулся назад. Новенький двухэтажный особнячок «Ямпобанка» выглядел здесь, в рабочем районе, пижоном.
– Это мой банк! – усмехнулся он, вспомнив известную рекламу, и посмотрел на часы. Четверть третьего.
Он чувствовал себя не в форме. Организм не сумел восстановиться за те три часа, которые он спал. Прошедший остаток ночи и утро ассоциировались с запахом чистого женского тела, блаженно закрытыми глазами Анны, зажатым в ее зубах краем простыни и… снегом, который начинал кружиться перед глазами каждый раз, когда он начинал засыпать. Находящаяся к утру в полубессознательном состоянии Анна, конечно, не подозревала, что его неуемные сексуальные желания в эту ночь подогреты страхом остаться во сне один на один с заунывно-белой московской метелью. Она вообще не подозревала, что он способен испытывать страх. Он сам этого не подозревал, до этой ночи. Уснув, обессиленный, около восьми, он не видел снов.
На углу Достоевского и Свечного кто-то схватил его за локоть. Грязная женщина неопределенного возраста в синей нейлоновой куртке и спортивных штанах, вытянув шею, впилась в него пустыми, водянистыми глазами душевнобольной:
– Неотмщенные души не находят приюта…
Он отшатнулся и, поскользнувшись на собачьем дерьме, едва не упал в грязь, служащую летом газоном. Сгрудившиеся на углу «синяки» загоготали.
– Души замученных животных вернутся в мир и покарают нас. Нельзя убивать бездомных животных.
Цыбин заметил, что она держит в руке шесть или семь поводков, а вокруг бегает, гадя на асфальт, стая грязных лишайных собак.
– Я убиваю только домашних! – Он со злостью вырвал руку и быстрым шагом двинулся в сторону улицы Марата.
Внутри нарастало глухое раздражение на самого себя, бредовые ассоциации, неконтролируемые воспоминания, лжеинтеллигентскую сопливость. Захотелось есть. Утром, прилетев к себе на Волковку, он еле успел переодеться и побриться. На другой стороне улицы висела вывеска «Пул-бар». Дождь усиливался. Машины походили на катера, плывущие по каналам.