Потерявшие солнце
Шрифт:
– Вы не смогли кого-то убить? – Насмешка стала откровенной.
– Прекрати, священник! – Цыбин приблизил губы вплотную к перегородке. – Характер в тебе берет верх над духовным долгом. Подумай, я не сумею, по твоей же вине, излить тебе душу, пойду и в ярости убью кого-нибудь. Это будет ТВОЙ покойник.
За перегородкой помолчали. Он улыбнулся.
– Я слушаю вас, хотя вы так не поступите.
– Почему?
– Вы убиваете за деньги. Убийство плод вашего разума, а не необходимость души. Просто так вы никого не убьете.
Настал его черед помолчать.
– Ты уверен?
– Я предполагаю.
По ногам неожиданно потянуло сыростью
– Я пришел поговорить о другом, священник. Возможно, мы действительно говорим в последний раз. Я уезжаю начинать другую жизнь. Без смертей.
– Начать уже начатое нельзя. Другой жизни не будет. Смерти останутся с вами, даже если вы собрались в последнее путешествие.
– Нет. Рановато. Просто не хочу усугублять положение уже и без того загубленной души.
– Похвально, хоть и бесполезно.
– Ты говоришь не как священник. Ты же должен приветствовать мои шаги на пути к прозрению?
– Вы не слепы. Кроме того, по моему мнению, церковь не должна играть роль сладкого пристанища и утешителя злодеям, натворившим столько, что никакими молитвами не замолишь. Души же подвластны суду Божьему. Я не обязан вас любить за то, что вы кого-то не убили.
– А как же «возлюби ближнего своего…»?
– Там говорится о человеке. Человека внутри вас я люблю: ребенка, который нянчил плюшевых мишек и засыпал на руках у матери, подростка, переживающего из-за прыщей, юношу, с трепетом целующего девушку в первый раз.
– В шесть лет я выкалывал кошкам глаза, у меня никогда не было прыщей, а первой девушкой была хором изнасилованная на чердаке пай-девочка, которой я не подарил ничего, кроме триппера.
– Это неправда, – в голосе священника слышалась усталость, – вам хотелось бы, чтобы это было правдой, но это слишком примитивно.
Оба снова помолчали.
– Зачем вы пришли? – неожиданно заговорил священник. – Вы хотите рассказать что-то важное, но вместо этого мы уже полчаса ведем странную дискуссию о вашей сущности.
Цыбин чувствовал холод. Словно ледяная зима подкралась к дверям костела, расшатала рамы витражных окон и обжигающей волной заструилась по каменным плитам. Совсем стемнело. Он представил себе, как они оба сидят в самом углу большого темного зала, разделенные перегородкой, а во всем остальном пространстве висит тьма. Черная-черная. Как зимнее московское небо.
– Он был младше меня на четыре года, – начал он, чувствуя как бежит по телу теплая волна и неожиданно ясными и четкими становятся мысли. – Мама умерла, когда я заканчивал второй курс. Отчим был врачом. «Прекрасным интеллигентным человеком», как принято сейчас говорить. Он не брал денег за операции. Не принимал подарков. Готов был помочь каждому. Много работал… Мы жили, еле-еле сводя концы с концами. Ели макароны. Носили туфли фирмы «Скороход». Мечтали о магнитофоне… А он вкладывал премии в развитие больницы. Покупал какое-то оборудование… Когда-то я любил его… Потом стал ненавидеть… Умер он от болезни почек. Не хватило денег на дорогостоящее лечение… Впрочем, это все сопли. Речь не об этом… Я поднялся за год. Сделал правильный выбор. Понял, что бизнес, тогда еще были кооперативы, не для меня. Не хотелось работать на бритых ублюдков с двумя классами образования. Рэкет – тут все ясно. Смерть – идеальное ремесло. Спрос никогда не падает. Главное все продумать.
Цыбин прислушался. За перегородкой молчали.
– Вы меня слушаете?
– Конечно. Продолжайте.
–
Цыбин ослабил галстук, сделав паузу.
– Я слушаю, – спокойно сказал священник.
– Разумеется, слушаешь. – Цыбин усмехнулся. – Ты сам говорил, что ты – человек, а человек – существо любопытное. Я думаю, что не каждый день ты слышишь здесь такие истории?
– Я думаю, что вы тоже не каждый день рассказываете, как убили своего брата. – Голос священника звучал абсолютно ровно.
Цыбину показалось, что темнота навалилась на него, как огромное живое животное. Стало трудно дышать. В глазах заплясали искорки. Он подавил желание выскочить из исповедальни, вытащить священника…
– Я прав? Видите, я уже достаточно хорошо вас знаю. Не спрашивайте откуда… Я все равно не знаю. Я просто почувствовал… Продолжайте. Как это случилось.
…Густая, белая метель…
– Меня никто не знает. Я всегда сам выхожу на заказчика и предлагаю свои услуги. Город как зона свободного эфира. Если уметь слушать, будешь знать многое. Я узнал, что один контрабандист, приехавший из Эстонии, желает убрать в Москве своего недруга. Я вышел на него. Он предложил очень хорошие деньги… Очень хорошие… Все вперед… Я согласился… Была зима… Красивая снежная зима… По указанному адресу цель не проживала. Съехала перед моим приездом. Я отзвонился в Петербург, и меня пообещали «подвести» к ней. Это не в моих правилах, но я настолько тяготился Москвой… Каждый проведенный день… В общем, я согласился. У меня было фото… Плохое фото… У него была редкая дорогая машина… Да, он любил машины… Я говорю, мне сообщили на какой машине и когда он подъедет на шоу в «Олимпийский»… Он был с женщиной. Я наблюдал издалека и стал ждать их возвращения… Они вышли в четыре… Шрам я увидел после третьего выстрела… Его развернуло в профиль… детство… «ножички»… необычный… не перепутаешь… Он умер не сразу… Узнал меня… Позвал… Чужое, незнакомое лицо… Потом узнал… лицевая хирургия… Он плакал… Сказал: «Больно и страшно»… Женщина кричала… Я потерялся… стрелял в нее… бежал не туда… попал под машину…
Цыбин замолчал. Видимо, на улице усилился ветер – рамы гудели. В маленьком овальном проеме выбитого слухового окна бешено плясали дождевые капли.
– Вам плохо? – бесцветно спросил священник.
– Мне прекрасно. – К Цыбину вернулся привычный тон. Он шумно выдохнул. – Просто мне не хватает слов.
– Что было дальше?
– Когда я вернулся в Петербург, то никого не нашел. Телефон заказчика был снят с обслуживания и передан другому лицу. Его офис оказался снятым на два месяца, но он съехал раньше, причем тоже заплатив вперед, так что его исчезновение никого не волновало. Человека с его данными никто не знал ни в городе, ни в Эстонии. У меня большие связи, но они не помогли.