Потерявшие солнце
Шрифт:
– Зачем вы его искали?
– Мог бы догадаться.
– Отомстить можно было проще и быстрее.
– Застрелиться.
– Хороший совет из уст священника.
– Это не совет. Это вопрос. Зачем искать кого-то, если вы непосредственный источник смерти брата?
Цыбин снова усмехнулся.
– Я – пистолет, пуля, пущенная стрела. Никто не ломает оружия, из которого совершают убийства. Никто не судит винтовки и ножи. Вина на том, кто носит смерть в помыслах.
– Спрос рождает предложение. Не было бы оружия, не было убийства. Не было бы вас, сколько бы людей, неспособных к убийству самостоятельно, отказались бы от таких помыслов?
– Чушь! – Цыбин рассмеялся. – Люди убивали всегда, еще руками и зубами. Не будь меня, то было бы больше крови, мучений и ужасов. Я как врач, который усыпляет собачку, которую хозяева горячо любят, но с которой устали гулять. Типичное «заказное» убийство. Никто не презирает за это врача. В худшем случае презрением покрыты хозяева. А я, я вообще помогаю избавиться не от любимых, а от ненавидимых. К слову, даже в кругах, общепринято называемых криминальными, никто обычно не интересуется стрелком. В асфальт закатывают заказчика.
Цыбин почувствовал прилив сил. Собственная речь звучала убедительно и безупречно. Ему показалось, что он выступает на защите.
– Вы снова подумали о мести? – спросил священник.
– Я никогда не забывал о ней. Но я трезвый человек. Мы не в гангстерском фильме Голливуда. Я никогда не увижу этого человека. Его смерть не будет для меня лишней гирькой на страшном суде. Я уезжаю и жду отпущения своих вот уж буквально «смертных» грехов. Моя исповедь подошла к концу.
Священник помолчал.
– Вы еще не приступали к ней, – вдруг сказал он. – Исповедоваться и рассказывать о своих преступлениях – не одно и то же. Разве вы жалеете о чем-либо, кроме смерти брата? Хотя я уверен, что и на этот случай у вас есть оправдание. Разве вы думаете о ком-либо из убиенных? Об их близких? Вы просто одиноки. Очень одиноки. А вам необходимо говорить с кем-то, убеждать в своей правоте. Вы пришли сюда не каяться, а побеждать. Доказывать свое право на жизнь. Мы действительно не в американской драме. Я не отпущу вам грехов.
Ветер в окнах плакал тонко и тоскливо, словно подстраивая мелодию под однообразный стук дождя о стекла.
– Спасибо, падре, – серьезно сказал Цыбин.
– Вы меня убьете? – Голос у священника был спокоен.
– Не знаю. – Цыбин встал и запахнул плащ. – Наверное, нет. Вы будете молчать, мучаясь между желанием наказать меня и обязанностью сохранить тайну исповеди. Вы сами себя этим убьете.
– Я не Господь. Я никого не вправе наказывать. Он рассудит вашу душу. Жаль, что вы можете так его никогда и не услышать. Помните, когда-нибудь вам захочется сделать в жизни что-то хорошее, воздержитесь от этого. Вы к этому не готовы. Вас ведет дьявол…
– Прощайте, падре.
Эхо шагов рикошетило от стен и замирало наверху. Еле слышно шелестела раздвигаемая грудью тьма.
На улице угольно-черно блестел асфальт. Косая сеть дождя казалось застывшей. Сразу стало муторно и тускло. Цыбин остановился, завязывая пояс плаща. Толчок в спину едва не выбросил его на мостовую.
– Извините, ради бога, я задумался и вас не заметил. – Знакомый рыжеватый парень с кладбища держал его за локоть, виновато отряхивая рукав. – Ой, это вы? Мир тесен. Вы из костела? А я на кладбище свечку поставил, ну в церквушке…
– Ничего страшного. – Цыбин улыбнулся.
Мозг заработал в полную силу. Два раза за день – это слишком. Конечно, это могло быть случайностью, но больше смахивало на слежку, хотя и бездарную. Интересно, чью? Он подумал, что все же лучше уж органы.
– Может, в качестве компенсации… Здесь кафе рядом. – Парень все так же источал запах спиртного. Для милиции это, с одной стороны, слишком артистично, с другой – вполне характерно для их бардака.
– Спасибо, спешу, – Цыбин улыбнулся еще приветливей, – жена будет волноваться.
– Жаль… Удачи! Извините еще раз! – Парень зашагал в сторону Маяковской.
Цыбин дошел до Восстания, свернул налево, по Озерному вышел на Радищева, проходняком вернулся на Восстания, зашел в один из дворов, толкнул дверь парадной, дойдя до третьего пролета, остановился. Прислушался. Тихо. Он чертыхнулся. Совсем нервы сдали. Хватит! Сворачиваться!
В поисках жетонного таксофона он весь вымок. Пришлось дойти до площади Восстания. Часы на башне Московского вокзала показывали без двадцати одиннадцать. Набрал номер Анны. Длинные гудки. Подумал и набрал другой.
– Вахта слушает.
– Простите, а Лисянская Анна Сергеевна ушла?
– Да, часа два уже. У нее сегодня нет последней группы.
– Спасибо, извините.
Огни Невского сверкали в лужах, создавая дополнительную иллюминацию. Люди, прячась под зонтиками, заскакивали в метро, суетились вокруг ларьков, пили пиво или просто ждали друг друга на ступеньках. Цыбин закурил.
– Не желаете отдохнуть?
Девчонке было лет пятнадцать. Раскраска на лице как у индейца. Желтая куртка, малиновые колготки. Прическа «британский ужас».
– Я все умею, а кличка у меня: Пылесос. Поняли, почему?
На секунду мелькнула шальная мысль, но он тут же ей ужаснулся. Ему было муторно, но не настолько. От ларьков уже махали:
– Ирка, сучка, давай быстрее. Халтура есть.
Всю дорогу в такси его не отпускало раздражение на себя. Так недолго опуститься до вокзальных шлюх. Он приказал себе сосредоточиться на подготовке к отъезду, но не смог.
– К черту!
Он остановил машину у магазина и купил бутылку «Баккарди». Дома поставил пластинку с Пако де Люсия, наполнил бокал и, погасив свет, лег на диван. Ром обжигал. Гитарные переборы вились в темноте. Он представил горы, небо, дома из каменных глыб вековой давности и нежные солнечные лучи в бокале с вином… Проснулся около четырех. Окно от ветра открылось, и ноябрьский холод наполнил комнату. Ноги заледенели. Подоконник и лежащие на нем книги были мокрыми от дождя. Музыкальный центр, не мигая, смотрел зеленым зрачком. Бокал опрокинулся, и рубашка пропиталась ромом. Он встал, закрыл окно, постелил постель и лег. Заснул мгновенно. Без снов.