Потешная ракета
Шрифт:
Ой, не ко времени Феодосия сей ужас вспомнила!
Не выдержав напряжения, с криком подскочила она на лавке и, крестя воздух вокруг себя, срывающимся голосом принялась выкликать:
– Свят дух по земле, диавол под землю! Свят дух по земле, диавол под землю!
Холод сей же миг ушел. Затрещала и ярче вспыхнула лампадка. Угол осветился. Проем двери тоже. Сердце Феодосии перестало рваться из груди.
– Может, нетопырь залетел между ставен да внове прочь улетел? – успокоила себя Феодосия. И на всякий случай, не слезая с тюфяка, заглянула под лежанку.
«Кто ногами под лавкой болтает, тот черта тешит», – вспомнилась ей присказка повитухи Матрены.
Никакого нетопыря под лавкой не было.
Феодосия вновь улеглась.
А через мгновение за окном раздался свист, да такой долгий, какой невозможно исторгнуть из одной груди, как бы широка она ни была. Казалось, ветер пронесся по крыше, сметая дранку. Поднялся вопль и крик. Грянули огнеметные выстрелы. Следом лошадиное дикое ржание. Мелькнуло между ставнями пламенное зарево.
«Разбойники!» – вскочила Феодосия.
Толкнула двери – заперто, подергала оконце – пустое дело, замкнуто! Оставалось пленнице только истово молиться, дабы с Божьей помощью одолели обозники и монахи нощных воронов.
Не помнила Феодосия, коль долго клала стремительные поклоны, молясь о здравии и победе защитников, как вдруг заметила, что шум за стенами стал другим – потише, без злобных воплей и рыков. А вскоре донеслась до Феодосии возбужденная похвальба:
– Будут знать, как поморских трогать!
И тут же затопало, загремело у нее за спиной, дверь распахнулась, и на пороге встал Олексей, без шапки, без кушака, но с бесшабашным веселым лицом.
– Жив, Месяц мой ясный? – радостно вопросил стрелец, весьма смутив словесами сими затворницу, все еще сидевшую на полу.
– Ей! – ответила Феодосья и бросилась к Олексею. – И ты жив, Олешенька?
– Что со мной будет? – небрежно-победоносным тоном заявил стрелец.
Ох, не видала Феодосия, что творилось в монастыре, пока томилась она в заточении. Сии дела ни в сказке сказать, ни пером описать. Но ежели бы самовидицей нощных событий оказалась честная повитуха баба Матрена, то поведала бы следующее.
С вечера разожгли мужи костры меж обозами, выставили многочисленные дозоры в два круга – за стеной монастыря да за становищем. Сидели неусыпно возле костров дозорные, сменяя друг друга. Самооборонный отряд слободских, вооруженных топорами и дрекольем, всю ночь обходил Дудкино. А перед самым рассветом, когда мрак, как известно, гуще всего, вдруг напал на всех до единого стражников неодолимый сон, словно угорели все разом от незримого облака, выплывшего из незримой печи. (После твердо решили мужи, что впали дружно в сонное забытье из-за хмельного медового пития, в кое враг, сделавшись невидимым и пробравшись в стены монастыря, подлил сонного зелия.) Затрещали костры, выбросив последние снопы искр, огонь стал затухать. Зашумел вершинный ветер. Вздрогнули и запрядали ушами кони. Забилась скотина в монастырских овинах. Закукарекал безвременно петух. И вдруг темный вихрь с горящими глазами, весьма похожий на тень огромного волка, спрыгнул с сосен на крышу монастырского виталища и пронесся сквозь кельи, вылетев из стены трапезной! Сие своими глазами видели старцы, стоявшие во всенощной молитве и потому не пившие хмельного меда. Крикнуть об том старцы не могли, ибо сжала у всех ледяная десница голосовые жилы, так и стояли каменными столпами. А потом заходили по монастырскому двору огни, словно кто-то летал над подворьем с лампой или свечой. Следом пошли падать вещи: раскатились дрова, выплеснулось из бочки водой, вылетели одна за другой железные скобы из стены мастерской, где писали днем монахи божественные книги, и, наконец, сами собой распахнулись монастырские ворота. Раздался тут такой посвист, от которого закачались березы, так что одна, самая старая и наполовину усохшая, разломилась на две части, словно от грома.
И не успел свист замереть, как со всех сторон на стены с дерев слетели, качаясь на веревках, разбойники в надетых на лица кожаных харях с отверстиями для глаз. И то лишь спасло монастырь, обоз и слободу Дудкино от смерти, что игумен, также не пивший медов и стоявший на коленях пред иконой, почувствовал холод, шумы и ветры и догадался, что вершится сие руками дьявола. Быстро нашел игумен нужную страницу в древлеписной книге и отчитал особую молитву против диавольских козней. А когда рекши: «Изыди! Аминь!», вся братия – монахи, обозники, дозорные в Дудкино – очнулись, как от толчка, и ринулись рубиться с разбойниками. Не ожидали те, что чары зелейные и дьявольские так скоро покинут обозников, и дрогнули. Порешив отступить, бийцы условным свистом стали собирать ватагу воедино, тут-то путь им и отрезали подоспевшие дудкинцы с топорами в руках. Зело обозленные на душегубцев, из-за коих давно уж в страхе пребывала слобода, они рубили направо и налево, только хрясали кости да жилы… Вот догнали последних троих разбойников, пытавшихся скрыться, и уложили их на месте, как вдруг меж кострами появился главарь шайки, – узнали его по богатой одежде, мехам и серебряной накладке в виде черепа, висевшей на груди. Главарь достал неведомо откуда небольшую серебряную же сулею, отпил из горлышка и на глазах крещеного народа стал оборачиваться в волка. Пока все, обомлев, глядели на зверя, тот начал расти, расти, изверглись из лобной кости изогнутые рога, и взвился он в нощное небо со страшным воющим стоном и смехом, какой бывает иной раз у пьяной ведьмы. Мужи, бывшие рядом, кинулись было к костру и подпрыгнули даже, надеясь ухватить крутящийся дымный хвост, а Олексей выпалил из огнеметной пищали, но разбойник исчез из виду. Ратники истово перекрестились, а к ним уж бежал с воплем игумен, вооруженный изрядных размеров крестом, крича, что был то сам дьявол.
Придя в себя, с победоносным гвалтом дружно пошли в монастырь, где разместились, как могли, – кто в трапезной, кто во дворе, – и подняли кружки с медом, теперь предусмотрительно налитым из другой бочки. В сей праздничный момент и выбрались из кельи Феодосия с Олексеем. На радостях и поддавшись уговорам стрельца, она даже выпила полкружки пития, отчего по пищной жиле, а затем по всем членам разлилось животворящее тепло. Выслушав монахов-самовидцев, сызнова рассказывавших о видениях, Феодосия схватила Олексея за рукав и, приложив другую руку к яремной ямке под своею шеею, вскрикнула:
– Значит, через келью мою дьявол проникал?! То-то меня такой ужас обуял, какого никогда в жизни не знала! Как только дьявол меня не зарезал! Ведь на поставце нож лежал! А коли нож ночью на виду оставить, лукавый пырнет в шею. Может, он и замахивался, ибо чуяла его дыхание на лице, да вовремя вскочила и принялась крестить воздух!
– Ну теперь долго жить будем, – весело сказал стрелец, – коли из лап дьявола вырвались.
Как рассвело, обошли мужи поле битвы, отыскав тела двоих павших товарищей и собрав в кучу останки поганых бийц. Игумен приказал своей братии насадить головы разбойников на колья и выставить с двух сторон, у дорог, ведущих к монастырю, дабы неповадно было другим лихачам зариться на жизнь благочестивых дудкинцев. Тела же разбойничьи мерзкие сожгли на костре в вырытой в овраге яме. А павшие на ратном поле поморец и тотьмич оставлены были с большим благочестием в часовне монастыря, с тем чтобы быть похороненными на монастырском погосте.
Раны пострадавших монахи промыли раствором соли, наложили пластыри с елеем, растертым со мхом, и перевязали тряпицами. После того приняли обозники у дудкинских жен и девиц дары в виде хлебов и неизменных печеных яиц и продолжили путь.
Глава четвертая
Латинская
– Запеваем, храбрецы! – пронесся по обозу веселый крик. И тут же заиграла дудка знакомый мотив, и все подхватили дружно удалую песню «Шел я полем, шел я лесом».
Еще не успевали оборваться словеса одной песни, еще, казалось, летят вверх по холму, заставляя поднимать головы озорных девок, рубивших капусту в поле, и встрепенуться старцев, лежавших предсмертно в избах на лавках, как дудка заводила дробный зачин другой выпевки и детины с мужами заливались пуще прежнего.
Над обозом всегда звучали песни, иной раз несколько одновременно в разных концах, ибо холмогорские хотели перепеть тотемских, а архангельские – вологодских. Но после храброй рати с дьявольской шайкой разбойников обоз был в особенно гордом и праздничном настроении, и пели все дружным единым хором. Даже Феодосия подпевала, хотя большинство песней было мужеского духа. Да что Феодосья! То и дело, забыв о своем духовном звании, рассеянно принимался подтягивать припев отец Логгин. А ведь был он занят двумя наиважнейшими делами – держал поводья и мысленно составлял статью на тему «Надо ли крестить монстров?».