Потом
Шрифт:
Примостившись на краю стола, Дракула полистывал книгу.
— Дракула, — Золотинка поднялась с пола. — Где вы были? Где вы все это время были, когда я… Что вы делали?
— Читал, царевна-принцесса.
— Много прочли?
— По правде говоря, немного. Почти ничего.
— А где вы сами находились?
— Здесь. — Он был терпелив, но осторожен в ответах.
— Вы не провалились?
— Я, видите ли, — хмыкнул Дракула, — позакрывал двери. На ключ. И смежные комнаты посмотрел. И вот тоже, — указал пальцем. Разбитое окно во двор Дракула задвинул высокой посудной горкой. — Провалиться никуда не возможно. И снаружи к нам никто не провалится. Будьте покойны.
— Но вы что-то читали? Вы уверены, что читали?
— Все какая-то белиберда и невнятица. Через пень-колоду.
— Ладно, — сказала Золотинка. — Дайте то, что читали, а это… что у меня, лучше и не смотрите.
Он бросил на опрокинутый том внимательный, но ничего не выражающий взгляд.
На этот раз Золотинка уселась за стол и нарочно предупредила Дракулу: если зачитаюсь, толкните в плечо. Дворецкий, может быть, и не все понял, но донимать вопросами Золотинку не стал и только кивнул.
Золотинка опасливо заскользила по строкам, убеждая себя не забываться, ни на мгновение не расставаться со своим подлинным я. Это главное. Порука против гибельного забвения.
Это главное, о котором она не позволяла себе забывать, ясное самосознание, мешало ей вникнуть в значение тесно составленных букв. И пока она помнила это главное, решетка букв держала ее своей непроницаемой, но зыбкой поверхностью. Вроде того, как бережно и вкрадчиво человек вступает на тонкий лед, продвигается все дальше, почти не отрывая ног, крошечными шажками, а там и здесь, перекатываясь по ледяному полю, что-то потрескивает…
И вдруг Золотинка очутилась в воде с головой. Она не охнула и только потому не захлебнулась, что по врожденному навыку ныряльщицы сдержала дыхание, отказавшись от суетливых движений. Грудь стиснулась, зажатая внезапно и сильно, мгновения хватило Золотинке, чтобы уяснить себе на какой нешуточной глубине она оказалась — саженей пять. Темно-зеленую толщу воды едва разжижал свет. Дыхания не было, озабоченная только спасением, сильным толчком рук Золотинка послала себя вверх и начала подниматься, выгребая из темноты, из холодной темной глубины к глубинам светлеющим, все более ярким и солнечным, где косяками ходила рыбешка. Облипшее тяжелое платье задерживало подъем, но Золотинка не позволяла себе пугаться — испуг отнимал дыхание, которое и без того кончалось, от нехватки воздуха она чувствовала где-то у переносицы нарастающую боль.
С трудно бьющимся сердцем Золотинка пробила снизу искрящуюся, переливчатую поверхность и выскочила в пологую волну. Судорожно разевая рот, отплевываясь соленой влагой, она увидела сразу во все стороны, сколько можно было охватить взором с гребня невысокой волны, залитый расплавленным солнцем окоем. Пустыня вод. Ни берега, ни паруса. Теперь Золотинка вспомнила, что там, на холодной глубине, где она очутилась, когда впала в книгу, нельзя было обнаружить даже признаков дна.
— Вот те раз! — растерянно пробормотала она, начиная постигать занимательные стороны своего положения.
В открытом море в намокшем, стесняющем платье.
— Вот те раз, — повторила Золотинка, глубоко озадаченная. И приметила скользящий поодаль гребень акулы. — Вот те два, — сказала она, меняясь в лице.
Тут кстати Золотинка сообразила, что находится в книге. Все, что видит и чувствует: тяжесть увлекающего в пучину платья, вкус соли на губах, жар солнца, плеск воды под рукой — все это как бы не существует… Однако невозможно было понять как. Если не существует, то как именно и в чем выражается недействительность совершенно явного, поражающего чувства мира? Можно ли утонуть в воображаемом море и очутиться в пасти условно существующей акула? Будет ли ужасная, но воображаемая смерть Золотинки действительным несуществованием?
Надо свалиться со стула и тем самым вернуться в комнату, подумала Золотинка — ленивое скольжение акулы внушало ей сильнейшее беспокойство. И она принялась барахтаться, полагая, что ее нынешние бултыхания станут каким-то образом передаваться той Золотинке, что сидит за книгой на стуле и читает. Нужно было спихнуть саму себя со стула, чтобы пробудиться от слишком уж явственного кошмара.
Ничего подобного! Никакие телодвижения, подныры в прозрачную зеленую глубину, переворачивание через голову, никакие самые изворотливые упражнения ничего не меняли в поразительно ярких ощущениях и чувствах: вода, блеск солнца и — невозможно обманываться! — скольжение акульего плавника.
В заштилевших водах хищно скользил гребешок акулы.
…Хотелось бы знать, как скоро Дракула сообразит толкнуть меня в плечо? Эти проклятые тряпки, которые не возможно ни одеть, ни снять без целой толпы служанок, вконец меня доконают, где ты найдешь в открытом море хотя бы одну порядочно плавающую служанку? — думала Золотинка, пытаясь настроить себя на смешливый лад — неважно это у нее получалось. С лица отхлынула кровь. Великий Род и Рожаницы! Где там Дракула?! Что стоит ему толкнуть в плечо?! В самом деле… Хоть кричи!
Ощупывая пояс, Золотинка нашла Лепелев нож в ножнах, небольшой остро заточенный кинжальчик, и это приободрило ее больше призрачной надежды на вмешательство Дракулы. Тотчас же, опустив ноги вглубь и слегка ими пошевеливая, она оттянула ткань как можно дальше и принялась обрезать подол. По настоящему резать следовало у самого пояса, но Золотинка боялась оцарапаться — любая незначительная ранка означала верную смерть, потому что распущенная в воде кровь неминуемо приманит акулу и, может, не одну. Однажды Золотинка видела, как тесно, что твои свиньи, толкутся акулы вокруг освежеванной туши, от свирепой жадности выталкивая ее из воды вон стоймя… Чтобы не оцарапаться, она резала натянутую ткань вкруговую на две ладони от пояса, с запасом, только чтобы освободить ноги. И несмотря на неловкость орудовать у себя за спиной на плаву, несмотря на сжимающий сердце страх, побуждающий торопиться, удалила подол ровно, так что получилось нечто вроде невозможно короткой юбочки. Волнующийся пласт ткани пропустила по ногам — сминаясь и складываясь, как плоская водоросль, подол неспешно пучился и уходил вниз.
Озирая ослепительную поверхность моря, Золотинка не видела больше плавника. Она легла на волну лицом в воду — нельзя было исключить, что акула заходит из глубины. Но изумрудный полусвет под волной оставался покоен, не всколебнулась стремительная тень. На темной руке под водой, на лезвии ножа медленно свивались и развивались солнечные жгуты…
По прошествии доброй доли часа, исполненной самого тягостного ожидания, Золотинка расслабилась, поверив, наконец, что от одной напасти избавилась, спрятала нож и перевернулась.