Потомок седьмой тысячи
Шрифт:
Марфуша испуганно вскинула глаза. Страшные слова говорит Федор. Хотелось горячо возразить. Подумала мечтательно: «Вот пристанет еще раз Егорычев, брошу все, тоже уйду с фабрики. Будем вместе работу искать. Уедем куда-нибудь».
— Студент-то оказался прав, когда говорил, что дальше так жить не смогу, — вспомнил Федор. — Как в воду глядел. — Улыбнулся невесело и вдруг встал. — Ну, вот что, Артемку, пока еще на улице тепло, могу взять с собой. В хлопке будем спать, на вольном воздухе.
— Одурел! — заявила тетка Александра. — Он же еще дите. А
И Василий решительно возразил:
— Мальчишку не отдадим. Пусть с Егоркой бегает.
7
День на третий, когда свыкся, Федор попробовал носить хлопок из барж. Два дюжих крючника играючи бросили ему на спину восьмипудовую кипу, напутствовали:
— Трогай!
Широкие брезентовые ремни «седла» врезались в плечи, ноги подгибались от тяжести, внутри все будто натянулось. Сделал шаг, второй, больше всего опасаясь, как бы не пошатнуло и не сбросило со сходен в воду.
Пока вынес на берег, пот залил лицо. Скинул у навеса гулко ухнувшую кипу. Отошел в сторону и долго стоял, никак не мог отдышаться. За следующей идти не хотелось, но он превозмог себя. Пропуская бегущих с грузом крючников, думал: «И им было не легче, потом привыкли». Гнало его на баржу желание побольше заработать. Начнутся морозы, кто знает, куда пойдет? Вдруг опять придется оставлять Артемку у тетки Александры? Она хоть и всей душой, но бессовестно пользоваться добротой людей. К тому же требовалась одежда. У самого Федора был хотя и поношенный, но суконный, крепкий костюм. А Артем растет, ему все надо новое.
В конце дня Федор еле взобрался под навес, где у него была устроена постель. Крючники разбили несколько кип, распушили волокно и устроили мягкие перины. Сторожу, чтобы не гнал, приплачивали. Просил не курить, но и курили, пряча цигарки в ладонях.
Пришел дядька Василий, поставил деревянную миску с крутой пшенной кашей. Крючники варили в общем котле прямо на берегу.
— Ты поешь, милай, — участливо предложил он. — Не то ослабнешь назавтра. С хлопком шутки плохи… Ломает.
— Тебе откуда известно? Сам третий день на острове.
— А я как только подошел к кипе — уже стало известно. Приходилось, милай, и до этого с грузами возжаться.
Есть не хотелось. Лежал, глядя на фабрику в просвет под крышей. В сумерки фабричные окна празднично светились. Только что был гудок — кончила доработку первая смена. Сейчас рабочие густой толпой хлынули за ворота, по мостовой, по дощатым тротуарам потекли к каморкам.
— Дядька Василий, как бы ты сказал: вот ты для чего живешь?.. И вообще, для чего люди живут? Как, по-твоему?
Василий долго молчал, кряхтел, поудобнее усаживаясь на хлопке. Не торопясь вытащил из-за пазухи завернутую в тряпицу ложку, обтер.
— Поди, тоже не знаешь?
Старик зачерпнул каши, медленно жевал беззубым ртом. Острый кадык на морщинистой шее ходил, как челнок. Видеть старика за едой было неприятно.
— Отчего же не знать. Каждый ради своей выгоды живет.
— Это
— Ежели рассудить, и у нас выгода. Получил дачку сполна — хоть для дела деньги береги, хоть в трактир неси. Кто тебе чего скажет? Отработаешь шесть ден — седьмой гуляй. Нет разве выгоды?
— Мала она у нас. Мне, допустим, еще чего-то хочется.
Старик гневно сдвинул брови, взгляд стал колючим.
— Это от зависти, — безжалостно объявил он. — Что кому дано, от того не уйдешь… Ты в тюрьме за что сидел?
— А вот слушай, расскажу.
Федор на минуту задумался. И в Коровниках часто задавали этот вопрос: «За что?» Всегда трудно было объяснять. Тем более сейчас, когда хотелось доказать Василию его неправоту.
— За любопытство сидел. Вот скажи: Плохо, когда у человека любопытство? Надо его за это сажать в тюрьму? Почему власти из себя выходят, когда замечают, что рабочий человек хочет понять больше? Ты говоришь: «Что кому дано, от того не уйдешь». А я вот не верю, что так должно быть. Почему это: кому много дано, а кому — ничего? Кем установлена такая неправедливость? Вот захотелось узнать… Книжку студент дал, говорил: про все-то в ней прописано. Это, мол, несправедливо, когда все богатство на земле мозолистыми руками выработано, а хуже нет живут эти самые, кто богатство создает… Ответь-ка, что тому студенту надо? Жил не нам чета, учился в лицее, чиновником большим мог стать. Чего больше? А не захотел. Какую он ищет выгоду?
— Есть и у него выгода, зачем бы он так делал, — ответил Василий. — Может, начальство его обидело — досадить хотел. Всяко бывает.
— Всяко бывает, — повторил Федор. Огорчило, что старик так ничего и не понял. — Спи давай.
Василий сердито завозился на своей постели. Почувствовал в словах Федора неуважение.
— Кулаками махать и жаловаться — не велика мудрость. Ты вот так сделай, чтобы и в этой жизни радость была, счастье сумей найти.
— Ты нашел? — в упор спросил Федор.
— Я другое дело. Я и не тянусь… Наша сторона вся бедная. Почитай, из каждой избы в отход идут…
О себе старик говорил вяло. Может, оттого, что нечем было похвастать. Чем уж мужику хвастаться — нужда беспросветная. Хлеба с лебедой пополам едва-едва до рождества хватает. Отправляются в город не ради чего-то: чтобы хоть как-то на заработанные деньги протянуть до нового хлеба.
Внизу у навеса послышался звонкий девичий голос:
— Ов, где вы там? Артем, лезь наверх! Ищи!
Спустя немного показалась плутоватая мордочка сына. Увидев отца, возвестил радостно: