Потомок седьмой тысячи
Шрифт:
Конторщик качнул напомаженной головой;
— Не можем.
В кабинете послышался звон колокольчика. Лихачев сорвался с места, бросился туда. Вышел он, провожая Воскресенского и Варю. Федор посторонился, чтобы не мешать, и все-таки Лихачев толкнул его.
— Отошел бы, вахлак.
Федор скрипнул зубами, покраснел.
— Вот он, богатырь, — улыбнулся Воскресенский. — Хорош, а?
И Варя приостановилась, удивленно вглядываясь в сердитое лицо мастерового.
— Здравствуйте! — звонко сказала она, нисколько
— Здравствуйте, барышня, — в сторону проговорил Крутов — боялся, как бы не пахнуло на нее винным духом.
— Уже забыли, как меня зовут? — с усмешкой спросила она, подавая руку.
— Нет, почему. — Федор под взглядами конторщиков чувствовал себя неловко. Осторожно пожал хрупкие пальцы. — Хорошо помню…
Это ее как будто обрадовало. Сказала с улыбкой:
— То-то. Не будьте забывчивым. Женщинам это не нравится.
— Постараюсь, барышня.
— Варя, — капризно напомнила она.
Лихачев нетерпеливо кашлянул. Доктор уже стоял у двери и ждал девушку. Варя заторопилась.
— Первый раз иду на фабрику… Извините, ждут меня. Надеюсь, еще увидимся.
— Все может быть, барышня.
Девушка укоризненно качнула головой.
— Варя, — раздельно произнесла она и поспешила к доктору. На Лихачева даже не посмотрела.
Федор проводил ее взглядом. В ушах все еще слышалось: «Уже забыли, как меня зовут? Варя… Варя…» — «Забавная девица».
Ехидный голос конторщика напомнил ему, зачем он здесь. Федор подступил к двери кабинета. Лихачев поспешно преградил путь.
— Нельзя. Семен Андреевич не принимают.
— Ладно, подожду, когда выйдет.
— Здесь нельзя ждать.
— Да что у вас все нельзя!.. Нельзя! — вспылил мастеровой. — Что же для рабочего можно?
— Хорошо, — раздраженно проговорил конторщик. Сияя напомаженной головой, ушел в кабинет и пробыл там довольно долго. Федор терпеливо ждал. Возвратившись, Лихачев развел руками.
— И не примет, и в работе отказано. Так и велено сообщить.
Не верить Лихачеву не было оснований. Федор посумрачнел, пошел к выходу.
С глубоким безразличием ко всему окружающему стоял он у конторы, не зная, куда пойти, чем заняться.
Чернобородый мужчина в помятом парусиновом костюме спускался сверху по лестнице. Окинул Федора оценивающим взглядом.
— Это тебя уволили? — бодро спросил он.
— Отказались принять, — уточнил Федор.
— Что в лоб, что по лбу, — подытожил тот. Двинул мастерового кулаком по плечу, довольно хмыкнул. — Крепок дубок… Видишь, люди? — Показал на десяток деревенских мужиков с котомками, что сидели на земле у забора. — Иди к ним, беру тебя на работу.
Федор направился к мужикам, не догадавшись спросить, на какую работу принят, сколько будут платить.
Среди ожидавших оказался и жилистый старик с седеющей головой, который дотошно выпытывал у Федора:
Старик сощурился в усмешке.
— Не дошел до главного-то?
— Не дошел, папаша, — ответствовал Федор.
6
Фабрика глядит окнами на Которосль. Когда строили плотину, рыли новое русло. Образовался большой, вытянутый пирогом остров.
К концу навигации, когда больше всего поступает хлопка, Которосль от Волги до фабрики на протяжении пяти верст бурлит: снуют буксиры, подтаскивая баржи к отлогому берегу острова, тянутся коноводные суда. На сходнях чернеют фигурки крючников, а по деревянному настилу плотины громыхают груженные хлопком подводы. С острова хлопок перевозят на фабричный двор в центральный склад.
— Эй, сторонись! — покрикивают возчики.
Жмутся деревенские ближе к перилам, с робкой надеждой смотрят в спину подрядчика: куда ведет, удастся ли заработать?
Двое безусых парней не отстают ни на шаг от жилистого старика — все трое из одного села. Пришли в город искать счастья. У кого коровенка пала, кому подправить дом — нужны деньги. Все не ради забавы бросили свои семьи.
Вместе с другими нанятыми рабочими шагал к острову Федор Крутов. Был мрачен и зол на весь свет, ворочались в голове обидные мысли.
Разве это по справедливости — выгнать с фабрики? Мальчишкой двенадцатилетним пришел на работу, дело свое знал не хуже других. Ну, ладно, посадили — не читай запрещенных книжек. Так ведь отсидел: не убил никого, не обидел, просто узнать хотел, как другие живут и что думают. Чего в этом плохого — узнать, как другие живут?..
Вспомнил, что говорила на лестнице Лизка Подосенова. Раз одинокая — кати за ворота, делай что хочешь. Как будто она сама за себя не ответчик. Обязательно нужны родственники на фабрике, чтоб друг за другом следили, боялись один другого подвести. И что только творится на белом свете?.. Пожаловаться? А кому? Кто будет слушать мастерового?
Усмехнулся едко. Пеун вчера говорил черт знает что. Соглашался с ним, хоть и не совсем приятно было слушать, как оправдывается человек. А сегодня бы не согласился. Ведь издеваются над рабочим человеком… И терпят! В лучшем случае воюют в одиночку, шишки получают… Доколе будет тянуться такое?..
Вот и остров. Грузчики носят пристроенные в «седлах» восьми-, девятипудовые кипы, металлическим крючком придерживают их за плечом. У навеса, облегченно ухнув, сбрасывают тяжелую ношу. Вздрагивает земля, звенит проволочная обтяжка прессованного хлопка. Укладчики подхватывают кипу и по рядам, как по ступенькам, закатывают под навес.
Подрядчик Соболев велел новичкам подойти поближе.
— Вот, значит, здесь и есть ваша работа. Не в пыли, не в духоте. Привыкайте пока на укладке, а после, значит, кто сможет, в основную бригаду.