Потоп (Книга II, Трилогия - 2)

Сенкевич Генрик

– Достойный человек! Дай ему Бог здоровья!

– Для шведов достойный, потому настежь им растворил ворота.

– Ты, пан, я вижу, не его сторонник?

Кмициц заметил, что незнакомец спрашивает как будто добродушно, а на деле просто испытывает его.

– Что мне за дело до всего этого! – ответил он. – Пусть другие про то думают. Я вот боюсь, как бы шведы у меня лошадей не забрали.

– Надо было их на месте сбыть. Вот и в Подлясье стоят, сдается, которые подняли мятеж против гетмана, лошадей-то у них, верно, не хватает?

– Я про то не знаю, не бывал у них, хотя один проезжий дал мне письмо к ихнему полковнику, просил вручить при оказии.

– Как же это проезжий мог

дать тебе письмо, коли ты не едешь в Подлясье?

– Да тут в Щучине стоит одна конфедератская хоругвь, вот он и сказал мне: либо сам отдай, либо с оказией пошли, когда будешь проезжать неподалеку от Щучина.

– Вот и отлично, я ведь в Щучин еду.

– Ты, вельможный пан, тоже бежишь от шведов?

Вместо ответа незнакомец посмотрел на Кмицица и спросил невозмутимо:

– А почему это ты, пан, говоришь «тоже», коли сам не то что не бежишь от них, а едешь прямо к ним и лошадей станешь им продавать, если только они силой их не отберут?

Кмициц пожал плечами.

– Я потому сказал «тоже», – ответил он, – что в Ленге видал много шляхтичей, которые укрывались от шведов, а что до меня, так если бы им все так усердно служили, как я хочу служить, они бы, думаю, тут не засиделись.

– И ты не боишься говорить такие речи? – спросил незнакомец.

– Не боюсь, я тоже не трусливого десятка, да и ты, вельможный пан, едешь в Щучин, а в той стороне все говорят, что думают, дай-то Бог, чтоб от слов да скорее перешли к делу.

– Я вижу, ты хоть и простой шляхтич, однако человек умный! – повторил незнакомец. – Но коль ты не любишь так шведов, почему же уходишь от хоругвей, которые подняли мятеж против гетмана? Разве они взбунтовались потому, что им жалованье задержали, или потому, что они смутьяны? Нет, они взбунтовались потому, что не хотели служить гетману и шведам! Бедные солдаты, им лучше было остаться у гетмана, а ведь вот же предпочли они, чтоб их бунтовщиками называли, предпочли голод, лишения и иную пагубу, а не выступили против короля. Что со шведами у них дело дойдет до войны – это как пить дать, а может, и дошло бы уже, да не добрались шведы до этого угла. А ты погоди, доберутся, залезут сюда, тогда увидишь!

– И я так думаю, что война раньше всего здесь начнется, – сказал Кмициц.

– Но коль ты так думаешь, коль и впрямь не любишь шведов, – а я по глазам вижу, что ты говоришь правду, я ведь насквозь тебя вижу, – так почему же ты не пристанешь к этим честным солдатам? Разве не самое время для этого, разве не нужны им руки и сабли? Немало служит там честных людей, что не захотели променять своего короля на чужого, и будет их все больше и больше. Ты, пан, едешь из тех краев, где шведов еще не изведали, но кто изведал их, горькими плачет слезами. В Великой Польше, хоть она и добровольно сдалась, шведы уже ломают шляхте пальцы в курках мушкетов, и грабят народ, и добро отымают насильно, забирают все, что только могут. В здешнем воеводстве порядки не лучше. Генерал Стенбок издал манифест, чтобы люди спокойно сидели по домам, тогда, мол, солдаты ни их самих не тронут, ни ихнего добра. Какое там! Генерал свое долбит, а начальники поменьше свое, так что никто не может поручиться ни за завтрашний день, ни за целость и сохранность своего имущества. А ведь всяк хочет радоваться на свое богатство, спокойно владеть им и жить хорошо. А тут является какой-то чужак и говорит: «Дай!» Не дашь, так найдет вину за тобой, чтобы выкинуть тебя из твоего гнезда, а то и вины искать не станет, просто голову срубит с плеч. Много уже у нас таких, что горючие слезы льют, вспоминая прежнего своего государя, и все в горе с надеждой взирают на конфедератов, не принесут ли они спасения отчизне и гражданам…

– Ты, я вижу, вельможный пан, – заметил Кмициц, – не больше добра желаешь шведам, чем я.

Незнакомец с опаской оглянулся по сторонам, но тотчас успокоился и продолжал:

– Чтоб их чума передушила, вот чего я им желаю и не скрываю этого, потому вижу, ты человек порядочный, а коль нет, так все едино меня не свяжешь и к шведам не отвезешь, потому не дамся я, у меня челядь с оружием, да и сабля на боку.

– Можешь быть уверен, вельможный пан, что я этого не сделаю, напротив, мне по душе твоя смелость. Да и то мне понравилось, что не задумался ты оставить свое имение, – ведь враг в отместку не замедлит разорить его. Весьма похвальна такая любовь к отчизне.

– Да что я, дурак, что ли? У меня первое правило, чтоб мое не пропало, небось то, что Бог дал, надо беречь. Я сидел тихо до жатвы и обмолота. А вот когда весь урожай, скот, орудия, все добро продал в Пруссии, тогда и подумал себе: пора в путь! Пусть теперь мстят, пусть забирают, что им понравится.

– Но землю-то и строения ты им, пан, оставил?

Кмициц невольно перешел на покровительственный тон и заговорил как начальник с подчиненным, не подумав о том, что такие речи могут показаться странными в устах худородного шляхтича-барышника; но незнакомец, видно, не обратил на это внимания, он только хитро подмигнул ему и ответил:

– Э, да я ведь у мазовецкого воеводы арендовал Вонсошское староство, и у меня как раз кончился контракт. Я и денег последних не уплатил за аренду и не уплачу, потому мазовецкий воевода держит, как я слышал, сторону шведов. Пусть же у него за это аренда пропадет, а мне денежки пригодятся.

Кмициц засмеялся.

– А чтоб тебя, милостивый пан! Вижу, ты не только храбёр, но и ловок!

– Ну а как же! Ловкость всему голова! – ответил незнакомец. – Однако мы не о ловкости с тобой толковали… Почему ты, видя обиды, которые чинят враги отчизне и королю, не пойдешь в Подлясье к этим честным солдатам и не вступишь в хоругвь? И Богу послужишь, да и самому может привалить счастье, – ведь сколько раз случалось, что худородный шляхтич кончал войну паном. Ты, я вижу, человек смелый и решительный, и коль род тебе не помеха, можешь за короткое время нажить какое ни на есть богатство, только бы Бог добычу послал. Не трать только попусту, что в руки плывет, так и мошна у тебя будет полна. Не знаю, есть ли у тебя усадебка, а коль нет, так с мошной и имение арендовать нетрудно, а там с Божьей помощью и свое завести. Начавши так вот со стремянного, можешь кончить свои дни хорунжим, или при какой-нибудь должности в повете, только бы от работы не отлынивал, ибо кто рано встает, тому Бог дает.

Такой смех разбирал Кмицица, что он только трясся да ус кусал, кривясь от боли в засохшей ране.

– Принять они тебя примут, – продолжал незнакомец, – люди им нужны. А впрочем, ты и мне пришелся по сердцу, беру тебя под свое покровительство, и теперь ты можешь быть уверен, что по службе пойдешь вперед.

Тут молодой незнакомец спесиво поднял пухлое лицо и стал горстью поглаживать ус.

– Хочешь быть моим оруженосцем? – спросил он наконец. – Будешь саблю за мной носить да за челядью смотреть.

Кмициц не выдержал и расхохотался с непритворным весельем, показав в смехе все зубы.

– Что это ты смеешься? – насупился незнакомец.

– Да очень рвусь к тебе на службу.

Но незнакомец оскорбился не на шутку.

– Дурак тот, кто научил тебя такому обхождению, – сказал он. – Ты смотри, с кем говоришь, да знай свое место.

– Ты уж прости, вельможный пан, – весело промолвил Кмициц, – я ведь не знаю, с кем имею честь говорить.

Незнакомец подбоченился.

– Я – пан Редзян из Вонсоши, – сказал он надменно.