Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
– Смерть видал? – спрашивали крестьяне, сбившись толпой около вахмистра.
– Собственными глазами! Шел это он от колодца, который они рыли, потому воды им не хватало, а прудовая была вонючая. Идет это он, идет, глянь – навстречу кто-то в черном покрывале.
– В черном, не в белом?
– В черном, на войне она в черном ходит. Смеркалось. Подошел солдат. «Кто там?» – спрашивает. Она – молчок. Потянул он за покрывало, смотрит: скелет: «Ты чего тут?» – «Я, – говорит она, – смерть и приду за тобой через неделю». Подумал солдат, плохо дело. «Почему же это, говорит, только через неделю? Раньше нельзя?» А она ему: «Раньше я тебе ничего сделать не могу, нельзя, такой приказ». Солдат себе думает: «Никуда не денешься! Но коль она мне сейчас ничего не может сделать, дай я хоть вымещу ей за себя». Закрутил он ее в покрывало и давай костями об камни молотить! Она в крик, просит: «Через две недели приду!» – «Шалишь!» – «Через три, четыре, через десять недель приду, после осады, через год, через два, через пятнадцать лет!» – «Шалишь!» – «Через пятьдесят лет приду!» Смекнул солдат, что ему уже пятьдесят. «Пожалуй, думает, довольно будет!» Отпустил он ее. А сам жив, здоров и по сию пору. В бой как в пляс идет, все ему нипочем!
– Испугайся он, тут бы ему и конец?
– Нет ничего хуже, чем смерти бояться! – с важностью ответил Сорока. – Солдат этот и другим добро сделал, так ее излупил, так ее умучил, что три дня худо ей было, и потому никто в стане не был убит, хоть и делали вылазку.
– А мы не выйдем как-нибудь к шведам?
– Не наша это забота, – ответил Сорока.
Услышав эти последние слова, Кмициц, который стоял неподалеку, хлопнул себя по лбу. Поглядел на шведские шанцы. Ночь уж была. На шанцах уже добрый час стояла мертвая тишина. Усталые солдаты спали, видно, у пушек.
Далеко, на расстоянии двух пушечных выстрелов, мерцали кое-где огоньки; но около шанцев царил непроглядный мрак.
– Им ведь невдомек, и в голову такое не придет, и в мыслях такого не будет! – шепнул про себя Кмициц.
И направился прямо к Чарнецкому, который, сидя у лафета, перебирая четки и стучал озябшими ногами.
– Холодно, – сказал он, увидев Кмицица, – и голова тяжелая от этого грохота, – ведь уже два дня и ночь палят без перерыва. В ушах звенит.
– Как же не звенеть, когда такой стон стоит! Но сегодня мы отдохнем. Уснули шведы крепко. Как медведя в берлоге, можно их обложить. Не знаю, проснутся ли даже от ружейной стрельбы.
– О! – поднял голову Чарнецкий. – О чем это ты думаешь?
– О Збараже думаю, о том, что вылазками осажденные не раз наносили разбойникам жестокий урон.
– А у тебя, как у волка ночью, все кровь на уме?
– Ну прошу тебя, давай сделаем вылазку! Людей порубим, пушки загвоздим. Они там не чают беды.
Чарнецкий вскочил.
– То-то завтра взбеленятся! Они, может, думают, что совсем нас напугали и мы только о сдаче и помышляем. Вот и будет им наш ответ. Клянусь Богом, замечательная мысль, и дело настоящее, достойное рыцарей! И как мне это в голову не пришло! Надо только ксендзу Кордецкому сказать. Он тут всем правит!
Они пошли к приору.
Тот в советном покое держал совет с серадзским мечником. Услышав шаги, поднял голову и, отодвигая свечу, спросил:
– Кто там? Не с вестями ли?
– Это я, Чарнецкий, – ответил пан Петр. – Со мной Бабинич. Не спится нам что-то обоим, страх как хочется шведов пощупать. Отец, горячая голова этот Бабинич, все ему неймется. Не сидится на месте, не сидится, уж очень хочется выйти за валы, к шведам в гости, поспрошать, все так же они будут завтра стрелять или, может, дадут нам и себе передышку?
– Как? – с нескрываемым удивлением спросил ксендз Кордецкий. – Бабинич хочет выйти из крепости?
– Не один, не один! – поспешил ответить пан Петр. – Со мной да с полусотней солдат. Шведы, сдается, спят в шанцах как убитые: огня не видать, стражи не видать. Уж очень они уверены в нашей слабости.
– Пушки загвоздим! – с жаром прибавил Кмициц.
– Нуте-ка дайте мне сюда этого Бабинича! – воскликнул мечник. – Я его обнять хочу! Жало у тебя свербит, шершень ты этакий, рад бы и ночью жалить. Большое вы дело задумали, много оно может дать. Одного нам Господь литвина послал, зато уж лют, зато зубаст. Я ваше намерение одобряю, и никто вас тут не заругает, я сам готов с вами идти!
Ксендз Кордецкий поначалу просто в ужас пришел, так он боялся кровопролития, особенно когда не подвергалась опасности его собственная жизнь, но, пораздумав, решил, что дело это достойное защитников Девы Марии.
– Дайте мне помолиться! – сказал он.
И, преклонив колена перед образом Богоматери и воздев руки, молился с минуту времени, наконец поднялся с просветленным лицом.
– Помолитесь теперь вы, а там и ступайте!
Через четверть часа все четверо вышли на улицу и направились на стены. Шанцы спали в отдалении. Ночь была очень темная.
– Сколько же человек хочешь ты взять? – спросил у Кмицица ксендз Кордецкий.
– Я? – удивился пан Анджей. – Я тут не начальник и местности не знаю так, как пан Чарнецкий. Я с саблей пойду, а людей пусть пан Чарнецкий ведет и меня вместе со всеми. Я бы только хотел, чтобы мой Сорока пошел, он лихой рубака!
Понравился этот ответ и Чарнецкому и приору, который усмотрел в нем явный знак смирения. Все тотчас усердно принялись за дело. Отобрали людей, приказали им соблюдать полную тишину и стали вынимать из лаза в стене бревна, камни и кирпичи.
На это ушло около часу. Наконец проход был готов, и люди стали нырять в узкую щель. При них были сабли, пистолеты, кое у кого ружья, а у мужиков косы, насаженные на ребро, – оружие для них самое привычное.
Очутившись по ту сторону стены, посчитали, все ли на месте. Чарнецкий встал в голове отряда, Кмициц в хвосте, и все тихо двинулись вдоль вала, затаив дыхание, как волки, крадущиеся к овчарне.
Но порою звякали, стукнувшись, косы, камень скрипел под ногой, и по этим звукам можно было узнать, что отряд подвигается вперед. Спустившись с горы, Чарнецкий остановился. У подножия ее, совсем недалеко от шанцев, он оставил часть людей под начальством венгерца Янича, старого, видавшего виды солдата, и велел им залечь, а сам взял немного правей и повел свой отряд дальше уже побыстрее, так как под ногами был мягкий грунт и шагов не было слышно.
Он принял решение обойти шанец, ударить на спящих шведов с тыла и гнать их к монастырю на людей Янича. Эту мысль подал ему Кмициц; идя теперь рядом с Чарнецким с саблей в руке, пан Анджей шептал:
– Шанец, наверно, выдвинут так, что между ним и главным станом пустое место. Стража, коль они ее поставили, не позади шанца стоит, а впереди, стало быть, мы их свободно обойдем и ударим с той стороны, откуда они меньше всего ждут нападения.
– Ладно, – ответил Чарнецкий, – ни один швед не должен уйти живым.