Потоп (Книга II, Трилогия - 2)

Сенкевич Генрик

Тут Гасслинг снова покраснел, но пан Анджей ничего не заметил, так как в эту минуту, подбоченившись от гордости и удовольствия, он торжествующе смотрел на Заглобу и Володыёвского.

– Это верно, она вылитая Диана, только месяца в волосах недостает, – сказал маленький рыцарь.

– Что Диана! Собственные псы облаяли бы Диану, если б увидели панну Биллевич! – воскликнул Кмициц.

– Потому я и сказал «не удивительно», – ответил Гасслинг.

– Ну, ладно! Да только я бы его за эту наглость на медленном огне поджарил, я бы его за эту наглость железными подковами подковал…

– Полно, братец, полно, – прервал пана Анджея Заглоба, – доберись-ка до него сначала, тогда и куражься, а теперь пусть рыцарь рассказывает дальше.

– Не

раз я стоял на страже у дверей его спальни, – продолжал Гасслинг, – и слышал, как он ворочался в постели и все вздыхал, все разговаривал сам с собой, все шипел, словно от боли, – так его, видно, похоть донимала. Изменился он страшно, высох весь; может, тогда и зародился в нем тот недуг, что овладел им позже. Меж тем по всему двору разошелся слух, что князь совсем обезумел от любви – жениться хочет. Дошел этот слух и до княгини, супруги князя Януша, которая жила с княжной в Таурогах. Начались тут ссоры да раздоры, потому что, как вам известно, Богуслав по уговору должен был взять в жены дочь Януша, ждали только, когда она войдет в возраст. Но любовь так завладела его сердцем, что он позабыл обо всем на свете. Вне себя от гнева княгиня с дочерью уехала в Курляндию, а князь в тот же самый вечер попросил руки панны Биллевич.

– Попросил руки?! – вскричали в изумлении Заглоба, Кмициц и Володыёвский.

– Да! Сначала у мечника, который изумился не менее вас и собственным ушам не верил, а когда наконец поверил, чуть с ума не сошел от радости, – ведь породниться с Радзивиллами большая честь для Биллевичей. Правда, Патерсон говорил, что между ними и так есть какое-то родство, но давнее и забытое.

– Дальше, дальше! – торопил Кмициц, дрожа от нетерпения.

– Затем они оба со всей приличествующей случаю торжественностью отправились к панне Александре. Весь двор трясло как в лихорадке. От князя Януша пришли плохие вести, прочитал их один Сакович, впрочем, никто на них не обращал внимания, да и на Саковича тоже, – он в это время попал в немилость за то, что отговаривал от женитьбы. А у нас одни толковали, что-де Радзивиллам не впервой жениться на шляхтянках, что в Речи Посполитой все шляхтичи равны между собой, а род Биллевичей уходит корнями еще в римские времена. Так говорили те, кто хотел заранее втереться в милость к будущей госпоже. Другие же уверяли, что со стороны князя это просто уловка, чтобы сблизиться с девушкой и при случае сорвать цветок невинности, – жениху с невестой, как известно, многое дозволено.

– Вот, вот, так оно и было! Не иначе! – заметил пан Заглоба.

– Я тоже так думаю, – сказал Гасслинг, – но слушайте дальше. Итак, двор гудит от пересудов, как вдруг гром с ясного неба: стало известно, что девушка отказала наотрез, – и конец всем домыслам.

– Благослови ее Господь! – вскричал Кмициц.

– Наотрез отказала, – продолжал Гасслинг. – Стоило посмотреть князю в лицо, на нем так и написано было. Он, которому уступали принцессы, не привык к сопротивлению и теперь чуть не обезумел. Опасно было попадаться ему на глаза. Мы все понимали, что долго так продолжаться не может, и раньше или позже князь применит силу. И в самом деле, назавтра схватили мечника и отвезли во владения курфюрста, в Тильзит. В тот же день панна Александра упросила офицера, стоявшего на страже у ее дверей, дать ей заряженный пистолет. Офицер не отказал ей, ибо, как дворянин и честный человек, питал сострадание к несчастной даме и восхищался ее красотой и твердостью.

– Кто этот офицер? – воскликнул Кмициц.

– Я, – сухо ответил Гасслинг.

Пан Анджей так стиснул его в объятиях, что молодой шотландец, еще не окрепший после болезни, охнул от боли.

– Нет! – воскликнул Кмициц. – Ты не пленник мой, ты мой брат, друг! Проси, чего только хочешь! Ради Бога, скажи, чего ты хочешь?

– Дух перевести, – ответил Гасслинг, задыхаясь.

И замолк, лишь пожимал протянутые к нему руки Володыёвского и Заглобы; наконец, видя, что все горят нетерпением, он стал рассказывать дальше:

– Кроме того, я предупредил ее, что княжеский медик – мы все об этом знали – готовит какие-то одурманивающие декокты и настои. К счастью, опасения наши оказались напрасными, ибо в дело вмешался промысл Божий. Коснувшись князя своим перстом, Господь поверг его на одр недуга, с коего князь не вставал целый месяц. Чудо, истинное чудо: князь свалился как подкошенный в тот самый день, когда хотел покуситься на невинность панны Биллевич. Никто как Бог, говорю вам, никто как Бог! Сам князь подумал так же и устрашился, а может, недуг умерил его нечистые вожделения или он ждал, когда к нему вернутся силы, – так или иначе, но, придя в себя, он оставил девушку в покое и даже разрешил мечнику вернуться из Тильзита. Князю стало лучше, но лихорадка треплет его и по сей день. К тому же он, едва оправившись, вынужден был выступить под Тыкоцин, где потерпел поражение. Вернулся все еще с лихорадкой, и еще более сильной, и тут же его призвал к себе курфюрст… А тем временем в Таурогах произошли такие перемены, прямо и смех и грех! Одно скажу, теперь князю нельзя положиться на верность своих офицеров и придворных, разве что на самых старых, которые и недовидят и недослышат, а от них толку мало.

– Что ж там такое случилось? – спросил Заглоба.

– Во время тыкоцинского похода, еще до поражения под Яновом, была захвачена и прислана в Тауроги некая панна Анна Борзобогатая-Красенская.

– Вот те и на! – вскричал Заглоба.

А Володыёвский заморгал, грозно зашевелил усиками и наконец проговорил:

– Только смотри, пан рыцарь, не смей говорить о ней ничего дурного, не то, как выздоровеешь, будешь иметь дело со мной.

– Дурного я о ней сказать ничего не могу, даже если б и захотел, а только если она твоя невеста, то плохо ты ее бережешь, ваша милость, если же родственница, ты, должно быть, и сам хорошо ее знаешь и отрицать моих слов не станешь. Так вот, за одну неделю эта девица влюбила в себя всех поголовно, и старых и молодых, а чем она этого достигла, ей-богу, не знаю, видно, чарами какими-то, лишь знай глазками постреливала.

– Она! Я ее и в аду признал бы по этим приметам! – проворчал Володыёвский.

– Странное дело! – сказал Гасслинг. – Ведь панна Биллевич красотою ей не уступит, но она так величава, так неприступна, точно игуменья какая, и человек, благоговея и восхищаясь, не смеет глаз на нее поднять, а уж надежду возыметь и подавно. Согласитесь сами, разные бывают девушки: одна словно античная весталка, а другая – едва взглянул, и уже хотел бы…

– Милостивый государь! – грозно остановил его Володыёвский.

– Не кипятись, пан Михал, он правду говорит! – сказал Заглоба. – Сам подле нее ногами перебираешь, точно молодой петушок, и глаза заводишь, а что она любит головы кружить – это мы все знаем, ты и сам чуть не сто раз повторял.

– Оставим этот предмет, – проговорил Гасслинг. – Я только хотел объяснить вам, почему в панну Биллевич влюбились лишь некоторые, те, кто сумел оценить ее поистине несравненные совершенства (тут он снова вспыхнул), а в панну Борзобогатую почти все. Ей-богу, смех брал, люди словно очумели. А уж ссор, поединков было – не счесть. И за что? Чего ради? Ведь правду сказать, ни один не мог похвастаться взаимностью у девушки, и каждый лишь слепо верил, что раньше или позже именно он добьется успеха.

– Она, она вылитая! – снова проворчал Володыёвский.

– Зато обе девушки душевно полюбили друг друга, – продолжал шотландец, – одна без другой ни шагу, а поскольку панна Борзобогатая распоряжается в Таурогах, как у себя дома…

– Это почему же? – прервал его маленький рыцарь.

– А потому, что все у нее под каблуком. Сакович даже в поход не пошел, так влюбился, а Сакович в княжеских владениях полновластный хозяин. Через него панна Анна и правит.

– Вот как? До того влюблен?