Потоп
Шрифт:
Лазарь Генрихович нервно потер ладони. Он играл свою игру, о которой, как ему мнилось, никто не знал. И очень боялся переборщить, изображая наивное непонимание.
— И вас всерьез интересует, не произойдет ли чего подобного в ближайшей перспективе?
Коротаев расплылся в чуть кровожадной улыбке:
— Ну до чего же вы понятливы, профессор… Вы ухватили самую суть. Да! Нас интересует вероятность именно такого события. Но не так чтобы уж очень всерьез… Но мы болеем за наш город — правда, товарищ депутат?
— Она ничтожна, такая вероятность, — категорично ответил астроном, — Да вы посудите сами: народись такая опасность — какая бы поднялась паника! Мобилизация, эвакуация, спасение Эрмитажа… Такого не скроешь, не замолчишь…
— Паника — вещь управляемая, — заметил хозяин усадьбы и подлил себе еще, делаясь на сто граммов государственнее.
— Нет, нет и нет, — настаивал астроном, — Это исключено на сто и даже двести процентов. Ничто к нам не летит. Ничто нам не угрожает. Петербург будет стоять целым и невредимым. Веками. Тысячелетиями, — сказал он нарочито захмелевшим голосом.
— Да мы не против, — запел Коротаев, — Пускай стоит…
— Только вот здесь, — Касьян Михайлович ткнул пальцем себе под ноги.
И здесь до академика вдруг будто бы начало что-то доходить.
— Вам… тебя не устраивает географическое положение города? Ты хотел бы переместить его в район Зеленогорска и… возглавить? — выговорил он шепотом. — Но как же Петропавловская крепость, Исаакиевский собор, Невский, Университет, острова… люди, в конце концов… в городе уже имеется свое начальство! Это город Президента, если уж начистоту…
Астроном не раз замечал за товарищем что-то вроде легкой мании величия, которая нередко бывает присуща людям, обуянным разного рода идеями.
— Люди — в конце концов, просто люди, — уже без улыбки кивнул начальник службы безопасности. — Сколько крестьян сгинуло на строительстве Питера?
Сдохло на строительстве, на лесоповале, на осушении болот, от холеры?
— Но это все утопии, мечты и прожекты, — облегченно вздохнул Лазарь Генрихович. И подмигнул Коротаеву, приглашая присоединиться.
— Конечно, — немедленно согласился с ним Коротаев.
Мечтать не вредно, — добавил Касьян Михайлович, — а если не вредно, то и полезно. И естественно, а что естественно, то, как известно, не безобразно.
У астронома, впрочем, осталось стойкое впечатление, что мечты его товарища были именно безобразными и даже на утопию походили очень и очень слабо. Они больше напоминали апокалипсис.
— Если упадет метеорит, — заговорил Лазарь Генрихович, — то и Зеленогорску достанется.
— Правда? — Хозяин встревоженно оглянулся на Коротаева.
Тот развел руками.
— Я думал, тебе по зубам и планеты, — пьяновато усмехнулся Касьян Михайлович. — А не осмотреть ли нам звездное небо? Я что-то стосковался по телескопу… Если
— Меня что-то сморило, — откровенно признался астроном. — Может быть, в другой раз? Я бы лучше прогулялся в роще…
— Не возражаю, дружище, — мгновенно откликнулся на это Касьян Михайлович и выпил еще, а потом еще. — Коротаев, прогуляйся с Лазарем Генриховичем, но только не доставай его своей болтовней. Временно освобождаю тебя от обязанности охранять консула — или кто я? Сенатор?
— Сенаторы в Совете Федерации, — печально сказал Коротаев.
— Шут с ними и с Советом. Будет с него, Лазаря нашего, моих прожектерских мечтаний. Пусть подышит лесным воздухом. Где вы еще найдете такой воздух?
Он выкарабкался из шезлонга, потянулся, запахнул белоснежный махровый халат.
— Только не уходите далеко, — предупредил он. — Нас ждут развлечения…
Он кивнул на постройку, где томились наемные наложницы.
— Да староват я, Касьян, — виновато скривился ученый. — Это ты у нас человек-гора, весь из мяса и костей, двужильный производитель… а я что? Я так себе, жалкий паучишка…
— Виагра и тайский массаж сделают из тебя скорпиона, — пообещал депутат. — Ты станешь прародителем новой расы…
Лазарь Генрихович встал, надел панаму, отломил ветку, чтобы отмахиваться от комаров.
— И в самом деле благодать тут у вас, — признал он с искренним чувством, ибо любил природу.
— А ты как думал, — хмыкнул Касьян Михайлович, направляясь к крыльцу, — Боровиков знает толк…
Он запутался и не уточнил, в чем именно. Отвернулся и сразу забыл о старом товарище.
Астроном неторопливо зашагал по усыпанной гравием тропинке, уводившей в небольшую березовую рощу. Пейзаж немного портил забор с кольцами особенно злой колючки поверху да свет прожекторов. Но прожектора не могли состязаться с луной, и ученый вышагивал, любуясь далекими темными отметинами на идеально круглом диске.
Заливались цикады — или сверчки; насколько хорошо Лазарь Генрихович разбирался в небесных светилах, настолько плохо понимал в энтомологии.
Комары опасливо распевали песни, уворачиваясь от страшной ветки Лазаря Генриховича.
И сам Лазарь Генрихович с непонятной озабоченностью цедил сквозь редкие зубы старую песенку о следах, которые останутся на пыльных тропинках далеких планет.
Коротаев шел чуть поодаль, стараясь не мешать мудрому созерцанию.
До определенного момента, до места, где тропинка, уже углубившись в рощу, подходила вплотную к забору и там круто сворачивала влево, в самую гущу бушующей зелени.
Там созерцание, волей-неволей пришлось нарушить, и астроном уже больше никогда и ничего не созерцал. И уж тем паче не пел.