Потрошитель
Шрифт:
До последнего времени он ездил на «форде-америкэн» – довольно распространенном седане, который кто-то мог посчитать не соответствующим его положению, но уж никак не претенциозным. К тому же у автомобиля было американское название, и это давало неплохую экономию на горючем. Эноши никогда не стеснялся своей машины, наоборот, автомобиль соответствовал его имиджу: скромный, непритязательный и выносливый. Его шеф Бернард Охара, естественно, обратил на это внимание, когда старая машина Эноши попалась ему на глаза, и настоял, чтобы Эноши взял автомобиль, более соответствующий положению старшего
Так что теперь Эноши ездил на «Мерседесе-200 классик» – четырехдверном седане, оборудованном множеством совершенно ненужных «примочек». Портативный телеком на приборной панели – всего лишь одна из них. Обычно Эноши пользовался чрезвычайно удобным «Панасоником», который сейчас лежал у него в кейсе.
Припарковавшись на привычном месте в гараже под Третьей Башней, он достал телеком и набрал код. Послышались два гудка, и мужской голос ответил:
– Алло!
– Вы свободны? – без предисловий спросил Эноши.
Что-то щелкнуло, и теперь откликнулся другой голос, женский, очень мягкий:
– Конечно, свободна.
– Я буду примерно через десять минут.
– Жду.
Эноши засек время на наручных часах и, прежде чем покинуть машину, выждал десять минут. Еще через пять или шесть минут он вышел из лифта и зашагал по устланному ковром коридору на тридцать девятом этаже. До того как он нажал звонок на двери с номером «3905», прошло минут двадцать.
В то же мгновение дверь отворилась, и в проеме появилась женщина. Она выглядела так, будто все утро посвятила подготовке к встрече с ним. Звали ее Фредерик. Имя, по мнению Эноши, было столь же экзотичным, как и сама женщина. Глаза у нее были голубые, и это был их естественный цвет. Золотые волосы роскошной волной ниспадали через лоб, скрывая правую половину лица. Белое платье из натурального шелка было совершенно прозрачно, кроме нескольких мест, понятно каких, где оно было отделано пенящимися белыми кружевами. Платье было великолепно, но без излишней претензии – оно лишь подчеркивало ее красоту, не отвлекая внимания вычурным фасоном.
Она завораживала Эноши, не телом, нет – красота была в ее глазах, в улыбке… и вообще во всем, что она говорила и делала.
Эноши переступил порог и поклонился. Фредерик отступила на пару шагов и ответила поклоном так, как это делали дамы в феодальной Европе – присев в глубоком реверансе и приподняв краешек платья. Эноши заулыбался.
Фредерик выпрямилась, поцеловала его в щеку и лишь на это мгновение отвела от него глаза. Прикосновение было легким, как крыло бабочки, а ее аромат – целый букет очаровательных запахов.
– Где ты был так долго? – мягко спросила она, все еще улыбаясь. – Я скучала по тебе.
Это был не столько вопрос, сколько вежливое напоминание о том, что Эноши не появлялся у нее почти неделю. Наверное, ей было немного одиноко.
С полдюжины объяснений промелькнули в голове Эноши: работа, семья, дом, всякие заботы, но перед такой женщиной, как Фредерик, это все были пустые отговорки. Для нее любовь была высшей ценностью, и для того, кого она одаривала ею, любовь должна была значить больше, чем работа, семья да что угодно в этом мире. Ответ Эноши был краток:
– Прости меня.
– Конечно, – Фредерик
– Я все время думал о тебе.
Она с легкой укоризной прошептала:
– Ты лжешь.
– Ты в моем сердце.
– А вот теперь – верю.
Эноши снова безотчетно улыбнулся. Наверное, сейчас в самый раз вручить ей маленький подарок.
– Это тебе!
Фредерик нежно улыбнулась ему:
– Мне?
Эноши кивнул и наклонился, чтобы поцеловать ее в щечку. Она обвила его шею руками и поцеловала, а потом приняла от него узкую белую коробку с наклейкой из золотой фольги. В коробке был маленький, искусно составленный букет, который Эноши сам выбрал в магазинчике «Киото Флорест». На крошечной розовой карточке, приложенной к букету, был нарисован иероглиф, означавший: «Искусство – истина, но любовь– выше».
– Как красиво!– вздохнула Фредерик. – Спасибо!
Он не нуждался в словах благодарности.
– Позволь, я приготовлю тебе чай.
– Конечно.
Они поцеловались, и Фредерик провела его в салон, некое подобие кабинета с окнами с двух сторон, полное света, с огромным количеством комнатных растений, удобной мебелью, баром и широченным экраном стереовидения над громадным камином. Фредерик усадила его на диван лицом к окну, сбросила туфли и стала готовить чай. К каждой детали чайной церемонии она относилась, как относится художник к каждому мазку, создавая картину.
– Так приятно видеть тебя днем, – сказала она.
– Правда? А почему?
– Разве нужны объяснения?
– Все-таки скажи!
Она улыбнулась и медленно кивнула. Конечно, объяснение существует.
– Потому что я люблю тебя. Потому что нам вдвоем так хорошо!
Она улыбалась и вглядывалась в его глаза, стараясь понять, что же ему могло потребоваться от нее.
– Все, что хочешь, – прошептала она, – проси все, что тебе нужно.
– Мне надо встретиться с Сарабандой. Взгляд ее выразил удивление, но не более того.
Она молча встала и прошла в холл. Эноши услышал тихое пощелкивание клавишей телекома. Потом Фредерик вернулась, неслышно ступая по полу босыми ногами. Она села рядом с ним на диван и Движением головы отбросила со лба закрывающую, лицо копну волос. И снова улыбнулась ему:
– Все сделано.
Эноши поднес ее пальцы к своем губам.
18
Когда Эноши торопливо приблизился к пересадочному центру на 30-й улице, солнце стало походить на дотлевающий красно-оранжевый шар, низко висящий над предместьем к западу от города. Он бросил взгляд на часы и постарался сосредоточиться на предстоящем деле.
То недолгое время, что он провел у Фредерик, смогло лишь немного отвлечь его от нагромождения проблем, связанных с шефом. Любовь Охары к методам, которые противоречат общепринятым нормам, к методам тайным и незаконным, любой здравомыслящий человек посчитал бы крайне опасной. Экстерриториальность многонациональных корпораций оберегала их от юридического преследования со стороны местных правительств, но имидж корпорации все равно может пострадать. Иммунитет от уголовного преследования не спасет репутации.