Потрясатель Тверди
Шрифт:
— Хм… Пока нет. Но если ты будешь предан мне, Хуран, ты не будешь обойден.
— Кенсит более добр ко мне, чем я сам.
— Да, это так. Полагаюсь на тебя, Хуран. Ступай.
Этайа коснулась струи итарры, и инструмент отозвался ласковым переливом.
«Почему ты никогда не поешь, светлейшая?» — вспомнила она вопрос, задаваемый многими.
«Разве моя игра несовершенна? — спрашивала она тогда. — Разве ее недостаточно для гармонии? Пение не сделает ее лучше».
«Пение сделает ее другой, не менее прекрасной», — говорили наиболее искушенные в убеждении.
«Да, другой, — соглашалась
Это было неправдой. Вернее, той правдой, что скрывает истину. Но что еще она могла сказать? Будь Эак сейчас рядом с ней, он узнал бы, почему она не поет. Но Эак был далеко. И Нил, знавший о ней намного больше, чем его сениор, тоже был далеко. И Биорк. Если не считать слуг, один лишь старик купец из Ариона был сейчас в гостинице. Нет, и купца тоже не было. Но они уже идут. Этайа еще раз тронула струны. Шаги слышались в коридоре: даже мягкие маты не в состоянии заглушить топот солдатских сандалий. Вот они уже сопят у двери. Сейчас один из них ударит в гонг. Или просто распахнет непрочную дверь. Этайа взяла следующий аккорд и запела…
Покрытый пылью и пеной, падающей из пасти, обагренный кровью скакун Эака вылетел на отрезок дороги, ведущий к заставе. Стражники прервали игру, вскочили, увидели желтый флажок гонца, все еще привязанный к голове урра, и поспешно бросились отодвигать решетку. Когда один из них признал Эака, было уже поздно. Урр вихрем промчался мимо. Воины растерянно смотрели, как садится облако пыли, поднятое всадником.
Старший опомнился первым. Выкрикивая проклятия, он устремился к высокому дереву. По деревянной лестнице конгай вскарабкался на верхушку, где был установлен сигнальный аппарат. Серия вспышек, отраженных зеркалом лучей Таира, полетела в сторону Ангмара.
Всадник на хрипящем урре вынесся на раскаленную ангмарскую площадь, едва не опередив лучи гелиографа. Сопровождаемый криками шарахающихся ангмарцев, понукая зверя, всадник поскакал в сторону Гавани.
Гавань Севера, цепь высоких причалов, скопище судов и суденышек, заполнивших устье Марры, была грязной, шумной и веселой.
Нил уже почти две хоры шатался по пирсам вдоль высоких берегов Марры. Он успел поболтать с сотней человек: матросов, носильщиков, шлюх, портовых пьяниц. Распил кувшин скверного морранского вина с портовыми стражниками (самые осведомленные люди в порту: брать мзду — большое искусство) и узнал имена всех капитанов и кормчих, что покинули Гавань в начале сестаис. Узнал он также и имя капитана большого кумарона, что должен был отплыть вверх по реке будущей ночью. Перебрасываясь шутками, добродушно переругиваясь с теми, кто мешал ему пройти, Нил отыскал нужное судно.
Кумарон стоял под погрузкой. Уровень воды в Марре уже упал, и край палубы кумарона был почти вровень с настилом пирса. Два десятка носильщиков, сгибаясь под тяжестью кулей, сновали туда-сюда. Узкие сходни качались и жалобно скрипели под босыми грязными ногами. Коренастый кормчий, приземистый, багроволицый, с внушительным носом и могучим брюхом, суетился тут же. Сортировал груз, орал, раздавал тумаки. Здоровенная фляжка на его поясе была наполовину пуста. Толстые короткие ноги, до колен заляпанные грязью, легко носили могучий торс с места на место. Нил остановился поодаль, наблюдая.
«Светоч Марры», новое двухмачтовое судно, пригодное не только к каботажу, но и к морскому
Кормчий вытер короткопалой рукой заливший глаза пот, уставился на грудь Нила, что была как раз на уровне его глаз.
— Хо! — воскликнул конгай в восхищении. — Однако ты — силач, кусай меня в задницу!
Нил хмыкнул. Кормчий отошел на шаг и воззрился на сплющенный нос гиганта.
— Торион! — вскричал он. — Люблю торионов! Эй вы, ленивые слизни, бычий член вам в желудки! Шевелись! Шевелись! На, торион! Выпей, торион! Ты сейчас спас мне три ару, торион! Нет, не три — пять, кусай меня в задницу! На, пей, торион! Это не какая там хриссова блевотина из Морраны! Хлебни, хлебни! — и втиснул флягу в руку Нила. Великан по обыкновению ухмыльнулся, в два глотка опорожнил фляжку и вернул хозяину. Тот присосался к горлышку… И крайнее изумление отразилось на одутловатом лице.
— Пуста, кусай меня в задницу! — сказал он почти тихо. — Нет! Пуста! — заорал он. — Эй, торион! Ты все вылакал, кусай меня в задницу! Ты вылакал полфляги крепкого вина старого Гана-Асихарры, кусай меня в задницу! На! — Он ткнул короткую толстую руку. — Старый Асихарра твой друг отныне! Клянусь титьками Тауры, ты пьешь лучше старого кормчего! Выпить бы нам прямо сейчас. — В хриплом басе кормчего появились нежные нотки. — Нет, не могу. Эти блудливые пожиратели травы разворуют груз!
Асихарра задумался.
— Нет! — Он дернул себя за золотую серьгу. — Слово моряка, мы выпьем с тобой, торион! Вон идет мой сынок! Мой Филон! Выпьем крепкого винца за здоровье ситанга. И за наше с тобой, торион! — Он ткнул кулаком в живот Нила.
— Эй, старик, — насмешливо сказал Нил. — А кто тебе сказал, что я пойду пить с тобой?
— Ты отказываешься? — возмутился кормчий.
— Конечно! Я уже выпил твоего винца. И довольно! Нет, я не пойду с тобой, старик. Это ты пойдешь со мной. И выпьешь моего винца!
Толстые губы кормчего растянулись в улыбке.
— Шутник? — сказал он. — Шутник, кусай меня в задницу! Согласен! Но если ты еще раз назовешь меня стариком, попробуешь вот этого! — Кормчий показал кулак. — Будь ты хоть сам Тур, торион, кусай меня в задницу!
— Согласен, Асихарра! — сказал Нил и побренчал монетами в кармане.
— Эй, фрокки! Шевелись! Шевелись! Уснете, яйца отвалятся! — закричал кормчий носильщикам, которые, заметив, что он отвлекся, заметно сбавили пыл.
Невысокий плотный конгай в синей куртке, с крайтом [28] на кожаном поясе, подошел к ним. Он был похож на кормчего, но, разумеется, у него не было ни бочкообразного брюха, ни столь заметных следов возлияний на лице.
28
Крайт — кинжал с волнистым лезвием.