Повелитель императоров
Шрифт:
Рустем стиснул ладони.
— Я почти ничего не знаю о таких вещах, моя госпожа. Она кивнула:
— В это я верю. — Посмотрела на него, потом, словно приняв решение, тихо спросила: — Тебе кто-нибудь сообщил, что Бассания перешла границу на севере, нарушив мир?
Никто ему не сообщил. Кто мог сообщить об этом ему, чужестранцу среди людей запада? Врагу. Рустем с трудом сглотнул, его обдало холодом. Если началась война, а он все еще здесь…
Она смотрела на него.
— Всю вторую половину дня по Городу ходили слухи. Собственно говоря, я совершенно уверена, что это правда.
— Почему? — шепнул он. — … — Почему я уверена?
Он
— Потому что Петр хотел, чтобы Ширван это сделал, он подталкивал его к этому.
— Почему?
Выражение лица женщины снова стало другим. На ее щеках еще не просохли слезы.
— Потому что на свой лук и он всегда натягивал три или четыре тетивы. Он хотел получить Батиару, но он также хотел дать Леонту урок, показать ему, что существуют границы, что возможно даже поражение на этом пути. Разделить войска, чтобы справиться с Бассанией, было одним из способов этого добиться. И, разумеется, прекратились бы выплаты денег на восток.
— Он хотел потерпеть поражение на западе?
— Конечно, нет. — Та же слабая, почти незаметная улыбка, рожденная воспоминаниями. — Но есть способы выиграть больше, чем в одном, и каким именно способом добиваешься победы, имеет иногда очень большое значение.
Рустем медленно покачал головой.
— И сколько людей должны умереть ради всего этого? Разве это не тщеславие? Считать, что ты можешь поступать, как бог? Мы не боги. Время предъявляет свои права на всех нас.
— Повелитель императоров? — Она взглянула на него. — Это так, но разве нет способов сделать так, чтобы тебя помнили, доктор, оставить свой след на камне, а не на воде? Подтвердить, что ты… был здесь?
— Для большинства из нас — нет, госпожа. — Уже произнося эти слова, он вспомнил повара из лагеря Синих: «Этот мальчик — мое наследство». Вопль из глубины души этого человека.
Ее руки и тело скрывали простыни. Она сидела неподвижно как каменная. Сказала:
— В этом лишь половина правды, уверяю тебя. Не больше… Разве у тебя нет детей, лекарь?
Как странно, повар задал ему тот же вопрос. Второй раз за ночь он беседовал о том, что человек способен после себя оставить. Рустем сделал знак, охраняющий от зла, повернувшись лицом к огню. Он сознавал, какой странной теперь стала эта беседа, но чувствовал, что эти вопросы затрагивают саму суть событий этого дня и этой ночи. Он медленно произнес:
— Но если мы останемся в памяти других людей, даже наших собственных наследников, не значит ли это, что нас запомнят неправильно? Что знает ребенок о своем отце? Кто решает, как именно нас опишут в хрониках и опишут ли вообще?
Она слегка улыбнулась, словно он порадовал ее своим умом.
— Эта проблема существует. Возможно, летописцы, художники, скульпторы, историки… возможно, именно они — подлинные повелители императоров среди всех нас.
Рустем ощутил приятное тепло от того, что удостоился ее одобрения, но на мгновение он представил себе, какой была эта женщина, сидящая на троне, в драгоценностях, в окружении придворных, стремящихся заслужить ее одобрение.
Он опустил глаза, снова преисполнившись смирения.
Когда он поднял их, выражение ее лица было уже другим, словно этот отвлеченный разговор завершился.
— Ты понимаешь, что теперь должен быть очень осторожным? — спросила она. — Бассаниды станут непопулярными, когда о войне узнают все. Держись поближе к Боносу. Он защитит гостя. Но пойми еще одно: тебя могут
Рустем широко раскрытыми глазами посмотрел на нее.
— Почему?
— Потому что ты не выполнил приказ.
— Что? Царица антов? Они ведь не могут полагать, что сумею убить особу царской крови так быстро, так легко?
Она неумолимо покачала головой.
— Нет, но они могут полагать, что ты к этому моменту уже погиб, пытаясь убить ее, доктор. Тебе были даны указания.
Он ничего не ответил. Ночь, глубокая, как колодец. Как выбраться из нее? И сейчас ее голос звучал как голос человека, бесконечно искушенного в жизни при дворе правителей.
— То письмо ясно говорило об одном: что твое присутствие в качестве лекаря в Кабадхе менее важно для Царя Царей, чем твои услуги в качестве убийцы здесь, добьешься ты успеха или нет. — Она помолчала. — Ты не подумал об этом?
Он не подумал. Совсем. Он был лекарем из засыпанной песком деревушки на южной окраине пустыни. Он разбирался в лечении и деторождении, ранах и катарактах, в болезнях желудка. Он молча покачал головой.
Аликсана Сарантийская, нагая, закутанная в простыни, как в саван, прошептала:
— Тогда пусть это будет моей маленькой услугой тебе. Поводом к размышлению, когда я уйду.
Уйдет из этой комнаты? Она имела в виду нечто большее. Каким бы глубоким ни казался ему колодец ночи, ее колодец был гораздо глубже. И, подумав об этом, Рустем Керакекский нашел в себе мужество и благородство, о существовании которых даже не подозревал (позже он решил, что эти качества из него вытянули), и тихо произнес с грустной улыбкой: — Сегодня ночью я преуспел в осторожности, не так ли?
Она снова улыбнулась. Он навсегда запомнил эту улыбку. Тут послышался тихий стук в дверь. Четыре быстрых удара, два медленных. Рустем встал, окинул взглядом комнату. Спрятаться здесь ей было решительно негде. Но Аликсана сказала:
— Это, должно быть, Элита. Все в порядке. Ей полагается сюда подняться. Она ведь спит с тобой, да? Интересно, не огорчится ли она при виде меня?
Он подошел к двери и открыл ее. Элита поспешно вошла, закрыла за собой дверь. Бросила один быстрый испуганный взгляд на постель, увидела, что Аликсана там. Она упала на колени перед Рустемом, схватила его руки в обе ладони и поцеловала. Потом повернулась к кровати, все еще стоя на коленях, и посмотрела на сидящую на ней растрепанную, грязную, коротко остриженную женщину.
— Ох, госпожа! — прошептала она. — Что нам делать?
Она вынула из-за пояса кинжал и положила его на пол. Потом зарыдала.
Она уже давно была одной из лучших доверенных женщин императрицы Аликсаны. И получала удовольствие от своего положения, почти наверняка недостойного, с точки зрения Джада и священнослужителей. Смертные, особенно женщины, не должны позволять себе грех гордыни.
Но она гордилась.
Она была последней, кто не лег спать в доме, вызвалась присмотреть за очагом в нижних комнатах и погасить лампы, прежде чем поднимется наверх, в спальню бассанида. Некоторое время она сидела одна в передней, в темноте, глядя на свет белой луны за высоким окном. Слышала шаги в других комнатах первого этажа, потом они стихли, когда остальные обитатели легли спать. Она какое-то время оставалась на месте, полная тревоги. Ей следовало ждать, но она боялась ждать слишком долго. Наконец она прошла по коридору и бесшумно открыла дверь в спальню.