Повелитель императоров
Шрифт:
Паппион не мог слишком открыто проявлять свои предпочтения — люди императора присутствовали всюду и бдительно наблюдали, — но он все же старался, чтобы при равенстве всех прочих факторов мозаичник из Зеленых не ушел с пустыми руками, если его конкурентом в получении смальты редких цветов или полудрагоценных камней был известный болельщик проклятых Синих или даже человек, не имеющий явных пристрастий.
Все это было в порядке вещей. Паппион получил свою должность благодаря тому, что болел за Зеленых. Его предшественник на посту главы гильдии и управляющего мастерской по производству стекла — также горячий поклонник Зеленых — выбрал его именно по этой причине. Паппион знал, что когда он захочет уйти от дел, то передаст свой пост кому-нибудь из Зеленых. Так происходило всегда, во всех гильдиях, кроме
Паппион не имел намерения вести себя вызывающе ни в чем, и его несколько смутил удивительный заказ, только что полученный им, и весьма значительная сумма, сопровождавшая этот заказ, хотя он еще даже не сделал предварительных набросков для заказанной стеклянной чаши.
Он понял, что в данном случае оплачивается его высокое положение. Что подарок приобретет большую ценность, так как будет изготовлен самим главой гильдии, который уже давно не занимается подобными вещами. Он также знал, что человек, сделавший ему этот заказ — свадебный подарок, насколько он понимал, — может себе это позволить. Не надо было наводить справок, чтобы узнать, что первый секретарь верховного стратига, историк, который также ведет летопись строительных проектов императора, имеет достаточно средств, чтобы купить роскошную чашу. Этот человек явно требовал к себе все большего почтения. Паппиону не нравился желтолицый худощавый неулыбчивый секретарь, но какое отношение имеют симпатии к делам?
Сложнее было вычислить, почему Пертений Евбульский покупает этот подарок. Пришлось задать кое-кому деликатные вопросы, прежде чем Паппион решил, что нашел ответ. Он оказался достаточно простым в конце концов — одна из самых старых историй в мире — и не имел никакого отношения ни к жениху, ни к невесте.
Пертений старался произвести впечатление на другого человека. И поскольку этот человек был дорог также и сердцу Паппиона, то ему пришлось подавить в себе негодование, представив стройную и великолепную, как сокол, женщину в объятиях худых рук унылого секретаря, чтобы сосредоточиться на уже ставшем непривычным занятии. Однако он заставил себя это сделать в меру своих сил.
В конце концов он хотел, чтобы первая танцовщица его любимых Зеленых считала его образцовым художником. Возможно, мечтал он, она даже закажет ему сама еще какую-нибудь работу, увидев его чашу. Паппион представлял себе встречи, консультации, их склоненные над рисунками головы, ее знаменитые духи, которые разрешены только двум женщинам во всем Сарантии, обволакивающие его, доверчивую ручку на его плече…
Паппион, уже немолодой человек, был толст, лыс, женат и имел троих взрослых детей, но истина заключалась в том, что некоторые женщины окружены магией и на сцене, и вне ее и желание сопровождает их повсюду, куда бы они ни шли. Нельзя перестать мечтать о таких только потому, что ты уже немолод. Если Пертений мог стараться завоевать восхищение броским подарком, сделанным людям, глубоко ему безразличным, почему нельзя Паппиону попытаться показать прекрасной Ширин, что может сделать управляющий имперской стекольной мастерской, вложив свой труд, мысли и частицу сердца в это древнейшее ремесло?
Она увидит чашу, когда ее доставят к ней в дом. Кажется, невеста живет у нее.
Немного поразмыслив и сделав утром наброски, Паппион решил сделать чашу зеленой со вставками из кусочков ярко-желтого стекла, похожего на луговые цветы весной, которая наконец-то наступала.
Сердце его забилось быстрее, когда он начал работать, но не труд, и не мастерство его волновали, и даже не образ женщины теперь. Нечто совершенно иное. Если весна уже почти пришла к ним, думал Паппион, напевая под нос выходной марш процессии, то и колесницы, и колесницы, и колесницы снова придут.
Каждое утро, во время предрассветных молитв в элегантной часовне, которую любила посещать молодая царица антов, она перебирала в уме и отмечала, словно секретарь на своей грифельной доске, те вещи, за которые ей следовало быть благодарной. Их оказалось много, если
Она избежала покушения на свою жизнь, пережила плавание по морю в Сарантий поздней осенью, а потом первые этапы устройства жизни в городе — процесс более трудный, чем ей хотелось бы признать. Ей стоило больших усилий сохранить подобающе высокомерный вид, когда она впервые увидела гавань и стены. Несмотря на то что Гизелла заранее знала, что Сарантий может внушить чрезмерное благоговение, и готовилась к этому, но, когда солнце в то утро взошло над столицей Империи, она поняла, что иногда подготовиться должным образом невозможно.
Она была благодарна отцовскому воспитанию и той самодисциплине, которую выработала в ней жизнь: кажется, никто не заметил, насколько она испугана.
И не только за это следовало ей благодарить святого Джада или тех языческих лесных богов антов, которых она помнила. От щедрот императора и императрицы она получила вполне респектабельный маленький дворец неподалеку от тройных стен. По прибытии она очень быстро сумела собрать достаточно собственных средств: потребовала заем на царские нужды у купцов из Батиары, торгующих на востоке. Несмотря на необычность ее внезапного приезда, без предупреждения, на императорском корабле, в сопровождении малочисленной свиты из охранников и служанок, никто из батиарцев не посмел отказать ей в просьбе, высказанной как нечто само собой разумеющееся. Если бы она промедлила, понимала Гизелла, все могло сложиться иначе. Когда оставшиеся в Варене — и, несомненно, предъявляющие права на ее трон или сражающиеся теперь за него, — узнают, где она, они пошлют на восток собственные распоряжения. И достать денег станет сложнее. А еще важнее то, что они попытаются ее убить.
У нее был слишком большой опыт в этих делах — опыт царствования и выживания, — чтобы иметь глупость медлить. Получив деньги, она наняла дюжину каршитских наемников в качестве личных телохранителей и нарядила их в красно-белые одежды, в цвета боевого знамени своего отца.
Ее отец всегда любил брать в охранники каршитов. Если запретить им пить на дежурстве и разрешить исчезать в притонах в свободные часы, то они становятся преданными стражами. Она также согласилась взять еще трех служанок, присланных императрицей Аликсаной, а также повара и домоправителя из Императорского квартала. Она налаживала домашнее хозяйство, ей были необходимы соответствующие условия и штат прислуги. Гизелла очень хорошо понимала, что среди них есть шпионы, но с этим она тоже была знакома. И знала способы их избегать или вводить в заблуждение.
Ее приняли при дворе вскоре после прибытия с подобающей учтивостью и уважением. Она встретилась и обменялась официальными приветствиями с сероглазым круглолицым императором и маленькой изящной бездетной танцовщицей, которая стала императрицей. Оба они вели себя исключительно вежливо, хотя никаких личных бесед или встреч ни с Валерием, ни с Аликсаной не последовало. Гизелла не была уверена, надо ожидать их или нет. Это зависело от планов императора. Когда-то события зависели от ее планов. Теперь нет.
Она принимала в своем маленьком городском дворце придворных и сановников из Императорского квартала, которые в первое время шли непрерывным потоком. Некоторые приходили из чистого любопытства, Гизелла это понимала: она была новостью, развлечением среди зимы. Царица варваров, убежавшая от своего народа. Возможно, они испытали разочарование, когда их милостиво принимала сдержанная, со вкусом одетая в шелка молодая женщина без малейших признаков медвежьего сала в соломенных волосах.
Меньшинство из них предпринимало далекое путешествие через многолюдный город по более глубоким причинам — чтобы оценить ее и ту роль, которую она может сыграть в меняющейся расстановке сил при этом сложном дворе. Престарелый, с ясными глазами канцлер Гезий приказал пронести себя по улицам на носилках до ее дома и привез подарки: шелк для одежды и гребень из слоновой кости. Они говорили о ее отце, с которым Гезий, кажется, переписывался много лет, а потом о театре — он уговаривал ее сходить туда — и, наконец, о том прискорбном влиянии, которое оказывает сырая погода на суставы его пальцев и колени. Гизелле он почти понравился, но она была слишком опытной, чтобы позволить себе подобные чувства.